Он забрался на наклонившуюся палубу и неторопливо прошелся вдоль борта, заглядывая в каюты. Там, внутри, не было ничего, кроме снега и мусора, а через проломы в стенах просматривался берег.
Со стороны кормы все стенки оказались разобранными — кто-то уже позаботился о досках и перенес их в более подходящее место, оставив голый каркас. В провале блестели медные трубки, чернел маховик, выпячивали свои бока огромные котлы. Гончар не удержался от соблазна и по шаткому скрипучему трапу спустился в машинное отделение. Вся паровая машина была на виду, но пол скрывался под водой, покрытой радужной пленкой.
Степан оторвал болтающуюся рейку и промерил глубину. По колено. И это они называют затонувшим пароходом? Тридцать сантиметров на стороне крена, значит, по левому борту вообще сухо? Так и есть.
— Эй, Эрни! — позвал он. — Не хочешь глянуть? Есть кое-что по твоей части.
Даже здесь было слышно, как ворчит ирландец, боязливо ступая по льду. Он ловко забрался на борт и спросил:
— Ну, на что тут смотреть? По-твоему, я никогда не видел развалин?
— Только один вопрос. Сможем мы с тобой разобрать машину и перетащить к нам?
— Ты для этого взял меня с собой? — Эрни наклонился над машинным отделением. — Разобрать? Можно. А вот перетащить…
— Пока стоит лед, это выполнимо. Надо только все подготовить. Собрать побольше народу и лошадей. А дома мы найдем работу для машины. Лесопилку построим, к примеру.
— Как у тебя все быстро делается, — вздохнул Эрни. — Стиви, я простой кочегар. Ни черта, можно сказать, не смыслю в паровых машинах. Зачем нам лесопилка? Лучше торчать всю жизнь за стойкой да подливать парням виски. Но с тобой ведь спорить бесполезно. Ладно, сделаем. А что мы скажем хозяевам, если они объявятся?
— По морскому закону, все, что поднято со дна, принадлежит тому, кто поднял. А тот, кто скажет, что этот пароход не лежит на дне, пусть первый бросит в меня камень.
— Ну, теперь-то все? Поехали домой?
— Нет, погоди, есть еще кое-что, о чем надо с тобой договориться.
Они полазили по пароходу еще немного, выяснили все, что было нужно, и вернулись на берег, вполне довольные результатами разведки.
Поздно вечером, закончив долгий разговор с шерифом и Харви Дрейком, Степан поднялся в свою комнатушку. Открыл окно и долго стоял, вглядываясь в черное небо и глубоко вдыхая влажный воздух, еще морозный, но уже с запахами пробуждающейся земли. Он стоял, голый по пояс, и ждал, когда же наконец ему станет по-настоящему холодно. Такие процедуры с воздушным охлаждением Степан Гончар устраивал себе почти каждый вечер. Только когда от холода начиналась неукротимая дрожь по всему телу, Степан ложился под колючее одеяло и, постепенно согреваясь, засыпал и спал без сновидений.
Если же он иногда забывая приготовиться ко сну подобным образом, расплата бывала мучительной.
Дело в том, что ему снился один и тот же сон. С небольшими вариациями, но один и тот же. Ему снился Сиплый. Снова и снова вырастала его черная фигура в проеме шатра и после выстрела исчезала. И снова и снова Степан обыскивал его, шаря по карманам и переворачивая непослушное тело. И снова и снова Сиплый вдруг издавал стон.
Оказывается, он не убит, он всего лишь ранен! Бурная радость охватывала Степана в этот миг. Он усаживал Сиплого на снегу, подносил к его губам кружку горячего кофе, и раненому становилось все лучше и лучше. Наконец он мог уже подняться на ноги и, держась за плечо Степана, брел по снегу к своей лошади. Степан иногда подсаживал его, иногда поддерживал стремя, но каждый раз Сиплый взбирался в седло и бессильно ложился грудью на шею кобылы. "Доедешь?" — участливо спрашивал Степан, и Сиплый поворачивал к нему серое лицо с разлохмаченной бородой… Вместо глаз у него возникали черные дыры, и рот вдруг проваливался тоже, исчезал нос — и вот уже безобразный оскаленный череп глядит на Степана. Лошадь трогается, и голый скелет всадника рассыпается на глазах, и Степан мучительно пытается оттереть снегом руки от липкой крови, и плачет, словно потерял самого близкого человека.
Вот такой веселый сон поджидал Гончара почти каждую ночь.
Он уже начал засыпать, когда дверь тихонько скрипнула, и через секунду Саби юркнула к нему под одеяло. Сквозь тонкую рубашку Степан чувствовал жар ее хрупкого тела. Он неподвижно лежал на спине, а она прижалась сбоку, гладя его по груди и слегка покалывая ноготками.
— Ты спишь голый. Ты умываешься снегом. Ты настоящий шайен. А это что?
— Это называется "трусы".
— Ты холодный и жесткий. Ты сердишься на меня? Ты очень хочешь спать? Спи. Закрой глаза и не шевелись.
Он долго лежал с закрытыми глазами, которые сами иногда широко открывались, а потом зажмуривались. Когда Саби легла на него, он не выдержал и обхватил ее руками, но она резко шлепнула по ним, и он снова застыл неподвижно. Ее тело тоже почти не двигалось, и тем не менее все получилось просто превосходно.
Она шепнула:
— Вот так это делают улитки.
— Никогда не подсматривал за улитками.
— Тихо, тихо, не надо ничего говорить…
Они оба перевернулись на бок, продолжая сжимать друг друга в объятиях и вздрагивая всем телом одновременно, но все реже и реже.
Наконец она глубоко и облегченно вздохнула и сказала:
— Как хорошо. Почему мы так долго ждали?
— Я думал, у тебя траур, — сказал Степан первое, что пришло на ум.
— Никакого траура. Муж убил себя сам. Это все равно что он меня бросил, а не умер.
— Ну, есть еще причина. Я же не мог накинуться на тебя просто потому, что мы оказались под одной крышей. Надо было как-то подготовить это дело. Ухаживать. Твой муж ухаживал за тобой?
— Да, конечно.
— Как? Если тебе тяжело вспоминать, то…
— Нет, мне легко это вспоминать. Мой муж и Майвис приехали на ферму, где я жила у хозяина. Они были скаутами. Солдаты спали в доме, а шайены — в конюшне. Я заметила, что один из шайенов все время смотрит на меня, когда я прохожу через двор. На закате я вышла на крыльцо. Он сидел рядом, под деревом, и курил трубку. "Хочешь покурить?" — спросил он. Я отказалась. "Ты отказываешься потому, что не хочешь прикасаться к моей трубке", — сказал он. "Нет, — ответила я, — просто не умею курить". Он отвернулся, и я поняла, что он обиделся. Тогда я взяла его трубку и первый раз в жизни затянулась. Утром он увез меня. Вот и все. Мои родители не были против, хотя обычно у нас по-другому выходят замуж. Девушка не видит жениха, а жених не знает, кто станет его женой. Все решают старики. Если же молодоженам не понравится жить вместе, они всегда могут расстаться, и никто не обижается. Но мой муж был хорошим мужем. Если бы он не заболел, мы бы не расстались. А как у вас ухаживают?
— По-разному, — с неохотой ответил Степан. — Просто тратят деньги. Чем больше потратишь денег, тем лучше ты ухаживаешь. Да я уже и забыл, как это делается.