— Полковник Мордашка, — браво выпаливал, преданно тараща глаза «ученый».
— Не-е… — хитро улыбаясь, крутил пальцем у него перед лицом генерал. — Ты мне доложи, кто по уставу является твоим прямым начальником.
Загруженный по самое не могу спецработами, несчастный научный сотрудник последний раз открывал устав еще в училище, да и тогда если честно такие вопросы как определения прямых и косвенных начальников его интересовали крайне мало. Обычно, если военнослужащий не полный идиот, он прекрасно знает, кому подчинен, а кому не очень. Так же он, как правило, на практике легко отличает шеренгу от колонны, а одношереножный строй от двухшереножного, хотя не всегда умеет дать этим простым и понятным вещам правильное толкование, вбитое в устав каким-то штабным умником. В итоге пойманный с поличным «ученый» начинал что-то блеять явно невпопад, а торжествующий победу генерал добивал его по всем законам тактики и стратегии:
— А кто является для тебя начальником по воинскому званию? Э-эх, осциллограф! Что такое строевая стойка? Когда она принимается? Что такое двухшереножный строй? Что такое ряд? Сколько звездочек на погоне у полковника?
Совершенно обалдевший от предыдущего разноса, полностью раздавленный «научный деятель», услышав, наконец, вопрос на который наверняка мог дать правильный ответ во все горло вопил:
— Три!
— Смотри в штаны не насри! — довольно хрюкал генерал.
После чего переходил к следующей части беседы:
— У тебя тарифный разряд, какой?
— Восемнадцатый, — стонал научный сотрудник, всем сердцем ощущая, что наверняка зря появился на свет.
— Восемнадцатый! — значительно тыкал пальцем в небо генерал. — Как у командира дивизиона! Понимаешь? Дивизиона! А ты за такие деньги не знаешь, что такое строевая стойка, не знаешь, сколько сосков должно быть в умывальнике казармы, не знаешь, на какой высоте вешается в спальном расположении термометр! Как такое может быть?!
Научный сотрудник с училищных времен не бывавший в казарме, никогда не имевший никакого отношения к солдатам по призыву, чувствовал, как его буквально физически размазывает по полу. Он мог, конечно, попытаться рассказать о том, что лично провел боевых пусков ракет больше, чем генерал их видел за всю свою жизнь, о том, что изучил баллистику и аэродинамику, коротко знаком с биквадратными уравнениями и теорией полета управляемых зенитных ракет, что деньги ему платят вовсе не за то, чтобы вешать термометры на заданную высоту, а загружать лишней не имеющей никакой практической ценности информацией мозг вряд ли целесообразно. Но подобная дерзость в РВСН вещь невозможная, в принципе не допустимая, потому как тот, у кого на погоне большие звезды априорно является существом высшим, и не может ошибаться. А раз так, то, если высшее существо заявляет тебе, что ты говно, то остается лишь молча с этим согласиться, и не усугублять своей строптивостью ситуацию.
— Понял теперь, осциллограф? — торжествовал генерал.
— Понял, — покаянно потупив глаза, чтобы «уважаемый» начальник не дай Бог не прочел всего, что о нем в данный момент думают, отвечал «ученый».
С чем, как правило, и бывал отпущен на покаяние, ежели у генерала выпадало хорошее настроение. Надо отдать Головочеву должное, в плохом настроении он бывал редко. Еще бы, что может испортить настроение человеку точно знающему сколько сосков должно быть в умывальнике и сколько очек в туалете, разве что Мировая война, да и то вряд ли…
— Разойдись, зайти в вагоны! — полетела над окоченевшим строем долгожданная команда.
В этот раз, против обычного подали ее аж за пять минут до отхода поезда. Можно было особо не спешить, но задубевшие на морозе люди, привычно ломанулись на штурм вагонов. Замершие у дверей дежурные с красными повязками нарочито бодро покрикивали:
— Предъявляем на входе билеты! На линии работает контроль!
Дежурную шутку встречали дежурным же смехом, так повторялось изо дня в день, и все воспринимали эти нарочито строгие вопли как должное. Рассказывали, правда, поросшую уже былинным мхом историю, о том, как некий лейтенант, ежедневно брал у супруги деньги, якобы на проезд в мотовозе, добросовестно покупая на них по бутылочке пивка после трудного рабочего дня. Со временем запросы росли, и цены на мотовозный билет повышались. До тех пор, пока возмущенная супруга не прорвалась на прием к начальнику полигона и не заявила ему в запале, что будет жаловаться самому министру обороны, если тот не прекратит драть с военнослужащих по три шкуры за проезд на службу. Вконец обалдевший от этой речи генерал долго не мог понять в чем дело, а поняв, следуя стандартной военной логике, лишил виновника торжества всех премий и тринадцатой зарплаты, враз пробив в бюджете лейтенантской семьи такую дыру, что муж мог на эти деньги до конца службы ездить в «платном» мотовозе. «Видишь, дура, что ты наделала? — с достоинством заявил лейтенант супруге. — Будешь знать, как генералам жаловаться!» Той оставалось лишь согласиться, что тут скажешь, ведь по определению баба дура не потому, что дура, а потому что баба.
Наконец расселись по местам, бушлаты снимать никто не спешил, если после уличного дубака и показалось, что в вагоне тепло, то это впечатление быстро улетучилось. Умудренные опытом офицеры знали, что по определению тепло может быть лишь в штабном вагоне железнодорожников и в последнем, где ездил учебный центр, в нарушение всех РВСНовских инструкций посадивший истопником солдата срочника. Боец пока еще не придембелел в достаточной степени и толкать уголек налево не спешил, справедливо опасаясь немедленной расправы со стороны замерзших офицеров.
Зашипели, продуваясь, вагонные тормоза, лязгнули буксы, и колеса неспешно отсчитали первый такт по ржавым разболтанным рельсам. За пыльным мутноватым окном лениво поплыла назад рампа, синие лица замерзших патрульных и каракулевая шапка генерала. Все, мотовоз уходил, унося «осциллографов» к очередному трудовому дню, на занесенной снегом жмущейся посреди голой степи площадке. Комендант тоскливо проводил взглядом последний вагон и легкой рысцой потрусил вдогонку за шагающим к служебной «волге» генералом.
В вагоне постепенно отходили от холода, и вяло подшучивали друг над другом. Петрович, воровато оглянувшись по сторонам, потянул из внутреннего кармана бушлата жестяную банку джин-тоника. Рабочий день начальника отдела всегда начинался одинаково, разнились только сорта бодрящего напитка, да и то редко, потому как в круглосуточном магазинчике у его дома, продавцы хорошо знали его пристрастия и старались оставлять для него любимый товар.
— Как ты это пьешь? — искренне удивился Максим. — И так холодрыга собачья…
— А он не холодный, — улыбаясь, пояснил Петрович. — Я договорился, девчонки мне в магазине теплый оставляют. Как постоянному клиенту.
— А летом? — поинтересовался, запрыгнувший на верхнюю полку майор Кузнецов.
— А летом, Вадик, я попрошу, чтобы ставили в холодильник.
— Логично, — пожал плечами тот, углубляясь в чтение извлеченной из дипломата газеты. — Еще дисконтную карту потребуй…