Съезд с Рублевки – какое-то заколдованное место. В начале 80-х все автолюбители, ездившие на работу этой дорогой, твердо знали: хочешь вовремя поспеть на службу, минуй развязку до восьми утра. Чуть позже ГАИ перекрывала движение, сгоняла все «простые» машины на правую полосу, и там образовывалась километровая пробка, которую прозвали «кремлевский запор», потому что по свободному левому ряду с жуткой скоростью, пугая люд мигалками и сиренами, торопились к станку «слуги народа» – чиновники всех мастей и рангов. Рублевское шоссе всегда было заповедником государственных дач партийной элиты.
Резкий звонок телефона заставил меня вздрогнуть, отчего-то нехорошо сжалось сердце.
– Воронцов Аркадий Константинович, – загремел в ухо железный голос.
– Нет, – поспешила я внести ясность, – спутали номер, у сына другой, записывайте.
– Дарья Васильева? – уточнил все тот же голос. – С поста ГИБДД беспокоят. Подъезжайте срочно. Воронцов Аркадий Константинович попал в аварию.
– Он жив?
– Немедленно приезжайте, мне запрещено давать информацию по телефону.
– Куда? – спросила я, чувствуя, как во рту с трудом ворочается ставший отчего-то огромным и тяжелокаменным язык.
– Пост ГИБДД, аккурат у съезда с Рублевки. Там затор, но вы включите фары – и по встречной. Номерок сообщите, патрульный подъедет, а то еще тоже в катастрофу угодите.
Руки и ноги перестали слушаться. Дергаясь, как деревянная кукла, не помня себя, я доехала до хвоста пробки. На встречной полосе скучал гаишник на мотоцикле. Я поморгала фарами. Парень махнул рукой, нацепил шлем, врубил ревун, и мы мигом оказались у головы змеящейся очереди.
Огромный красномордый постовой открыл дверь и сказал:
– Мамаша «Мерседеса» будете?
Не в силах издать какой-либо звук, я просто кивнула головой.
– Посидите тут, – велел офицер. – Там доктор в «Скорой», сейчас пришлю.
– Не надо, – пробормотала я, вываливаясь на мокрую, скользкую дорогу.
Перед глазами предстало место происшествия. Кешкин «Мерседес», смятый в гармошку, стоял на крыше, почти полностью перекрыв проезд. Чуть поодаль наискосок высился огромный вонючий мусоровоз, его передняя дверца была открыта нараспашку. Возле искореженного «Мерседеса» суетились люди в синих комбинезонах с какими-то штуками в руках. Время от времени раздавался жуткий, хватающий за душу звук распиливаемого металла. Кругом полно людей в форме. Слева в узенькую щель медленно проползали по одной машине желающих попасть в Москву. У водителей были вытянувшиеся лица и какое-то облегченно-злорадное выражение.
Возле «Скорой помощи» прямо на земле стояли носилки, полностью закрытые одеялом. Чувствуя, что силы сейчас покинут меня, я подскочила и сдернула легкий плед. Ничего! То, что я приняла за тело, оказалось просто сложенным пластиковым черным мешком. Но на сердце не стало легче. Хорошо знаю, что кладут в такую упаковку. Собрав все свое мужество в кулак, я приблизилась к «Мерседесу» и громко спросила:
– Как это случилось?
– Иди, иди отсюда, – огрызнулся один из мужиков с резаком. Несмотря на собачий холод, его лицо покрывали крупные капли пота.
– Мать приехала, – пояснил патрульный.
Офицеры и спасатели переглянулись. Внезапно наступила звонкая тишина, и я выкрикнула:
– Когда достанете тело?
– Не надейся, – донеслось из перекореженных внутренностей поверженного скакуна, – небось уже раскатала губы на мое наследство. Жив, здоров и невредим мальчик Вася Бородин.
– Вот, етит твою, шутник фигов, – шмыгнул носом один из спасателей, – он тут нам все анекдоты рассказывает. Эй, Воронцов, ты там как?
– Как в Сочи, – донеслось из того, что было машиной, – околел от холода, печка не работает, а я в одном костюме и отлить хочу.
– Во, блин, дает, печка! – ухмыльнулся постовой. – Надо же уцелеть в такой каше. Давай ходи под себя, коли невтерпеж.
Я почувствовала, что у меня нет ног, секунду словно висела в воздухе, потом рухнула задом в жидкую декабрьскую грязь и отчего-то принялась хохотать. Все казалось жутко смешным – приготовленные носилки, ждущая «Скорая помощь», спасатели и милиция. Они явно собирались увидеть свежий труп, а там совершенно живой и, кажется, не слишком пострадавший Аркадий. Потом из моих глаз потекли слезы, и подошедший врач ловко вколол мне что-то в руку. Следом наступило отупение.
Абсолютно спокойно я наблюдала, как «мерс» развалился на куски. Вот спасатели с матерком выволакивают Кешку, ставят на ноги, и он, ухмыляясь и прихрамывая, идет ко мне. Гаишники хлопают его по плечам и бесконечно повторяют: «Во, блин!» Потом откуда-то из недр развороченной тачки извлекается кейс с неразбившимися бутылками коньяка. Их появление встречают громким смехом.
Потом провал в памяти, и вот мы стоим в нашем холле. Последнее, что я услышала, были слова Нюси:
– Ах, сволочь, ну погоди!
Утром я с трудом пришла в себя. Немилосердно болела голова, к тому же кололо в правом боку, и почему-то отказывались служить ноги. В ступни словно налили минеральную воду: там бегали пузырьки и жутко ныли пятки.
В столовой сидела заплаканная Зайка.
– Господи, – проговорила она, – представляешь, «Мерседес» предлагают сдать в металлолом за какие-то копейки…
– Отдай бесплатно, – отчего-то шепотом сказала я и налила себе кофе. Напиток оказался на удивление обжигающим, и пальцы от неожиданности разжались. Любимая чашка, украшенная изображениями кошек и собак, – подарок Александра Михайловича на Новый год, – упала на пол как раз в том месте, где не оказалось ковра. А как же иначе, ведь у меня бутерброд всегда падает маслом вниз.
Секунду мы глядели на остатки чашечки, а потом зарыдали в голос словно две кликуши.
– Хватит изображать тропический ливень, – велел вошедший Кеша, – я жив и здоров, нас так просто не возьмешь. Живучий, как…
– Таракан, – докончила появившаяся Маня.
– Кружечку жалко, – пробормотала я, тыча пальцем в пол.
– Ну, мать, – развел руками Аркадий, – думал, ты обо мне зря беспокоишься, а у тебя тут и впрямь горе!
Отчего-то после его ехидных слов рыдать расхотелось.
– Как спал?