Моника принесла книгу с расписанием рабочих смен.
— Итак, бедняга умер в ночь между вторым и третьим ноября. Наша кухня закрылась в половине одиннадцатого, и в час ночи никого здесь уже не было. Помнит ли кто-то что-нибудь необычное про этот вечер?
Конечно, никто ничего такого не помнил. Кроме меня: ведь я видела штанины и ботинки в записи камеры наблюдения. О камерах патрульные полицейские даже не спросили. Уголовная полиция оказалась несколько дотошнее, и старший констебль Сутинен, мужчина чуть помоложе, спросил, как расположены камеры наблюдения «Санс ном». Персонал обратил взгляды на меня, предоставляя мне отвечать.
Я признала, что охрана помещения возложена на меня, и рассказала, где расположены камеры наблюдения. При этом пожаловалась, что уже удалила все записи ранее прошлой недели. Полицейские могут, конечно, пойти проверить это. Флешка, на которой я сохранила изображения с ночи смерти Рипы, лежала в квартире на Юрьонкату, в том же запертом шкафчике, что и мое оружие и «наследство» от Давида.
— Вы не помните, было ли на пленках той ночи что-нибудь особенное? — спросил меня Сутинен.
Йоуни посчитал это за разрешение удалиться и исчез, чертыхаясь и призывая других следовать за собой. В зале ресторана остались я и Моника.
— Если бы на них имелся кто-то, кто дал бы Рипе отравленную выпивку, я бы, конечно, отнесла их в полицию. Но он упал в тень за пределами поля зрения камеры, так что момент его смерти в записях не отражен, — ответила я, изображая ужас, хотя моим единственным настоящим чувством в этот момент была ярость.
Пожалуй, и полиция догадается задаться вопросом: а куда делась бутылка с отравленной выпивкой? Смотрел ли Рютконен в полном спокойствии, как Рипа пьет отраву, чтобы потом унести бутылку и оставить алкаша захлебываться собственной рвотой? Штанины и ботинки — этого мало, чтобы обвинить ценного сотрудника полиции. Да и какие причины могли быть у Рютконена убивать Рипу? Конечно, так бы и подумали коллеги Рютконена, поэтому я держала рот на замке и не предлагала полицейским помощи. Бородатый действительно догадался спросить, не находил ли кто-нибудь из нас бутылку, из которой мог пить Ристо Хаапала. Я ответила «нет», и это была чистая правда.
Визит полицейских дал мне еще один повод поговорить с персоналом о смерти Рипы, но никто больше ничего не знал. Вейкко и Рипа были чем-то вроде хлама на заднем дворе, но их исчезновение всех немного опечалило. Йоуни бился об заклад, что, когда начнет светить летнее солнышко, в газетном ящике заведутся новые жильцы. А я думала: каким бы образом намекнуть Рютконену, что мне известна его роль в гибели Рипы? Но лучше пока не спешить: для этой информации может найтись другой покупатель. Для надежности я сделала еще две копии записей и спрятала флешки в разных местах нашей квартиры. Вскоре кузен Моники должен был вернуться, следовало подыскивать новое гнездышко. Если я куплю машину, то смогу переехать обратно в Торбаку, если только моя избушка окажется свободной. Там я буду достаточно близко к Коппарняси, на который претендует Сюрьянен.
На следующий день по пути на работу мне попался на глаза заголовок вечерней газеты. Уско Сюрьянен и красавица Юлия: состоялась помолвка. Я схватила газету с подставки и развернула. На фотографии Сюрьянен сладко улыбался, Юлия кривила губы. Согласно газетной информации, Юлия Герболт, двадцать восемь лет, ранее была замужем, Сюрьянен оставил ради нее прежнюю жену, хотя официально развод еще не вступил в силу. Жена требует половину его имущества — неудивительно, что он живет на арендованной вилле в Лэнгвике. О занятиях Сюрьянена в статье говорилось только то, что он владелец бурно развивающихся строительных фирм и торговых центров, а также приятель всех важных политиков. Пару лет назад подружился с загадочным русским бизнесменом Борисом Васильевым, погибшим при взрыве яхты Сюрьянена.
О Юлии Герболт сообщалось, что она родом из Москвы, работала в России моделью, состояла в браке с нефтяным королем на тридцать лет старше, который погиб в прошлом году от сердечного приступа. Встретились Юлия и Сюрьянен в Петербурге на празднике у общих знакомых. Похоже, будущая госпожа Сюрьянен из тех, у кого чутье на деньги. Состояние, которое она унаследовала от первого мужа, тоже пованивало. Сумею ли я сказать «нет», если Сюрьянен предложит мне место телохранителя своей будущей жены? Это введет меня в круг посвященных, тот самый, в котором когда-то находился Давид.
В пятницу, перед Днем независимости, я уже готова была направиться на трамвайную остановку, чтобы поехать на работу, когда в почтовый ящик упала целая куча писем. Один из конвертов был адресован мне. Уже приходила пара рождественских открыток от однокурсников из-за «лужи»: я сообщила им мой теперешний адрес по закрытому списку нашего курса электронной почтой. На конверте стоял штемпель пересылки, и внутри его находился второй конверт. Я распечатала его и первым делом заметила почтовую открытку — не из серии рождественских. Изображены на ней были две обвившие друг друга рыси. Такие открытки продавались в Испании в Хуэлве. На внешнем конверте стояло мое имя, а на втором, то есть внутреннем, — фамилия тетушки Воутилайнен. Отправителем значился некий А. Лусис. На открытке ничего не было написано, но в конверте имелось также сложенное в два раза письмо.
«С Рождеством, Хилья, любимая. Я знал, что ты сохранишь содержимое запертых ящиков. Ты уже поняла значение кольца? Я заказал его для тебя и с удовольствием надел бы его сам тебе на палец, но мне пришлось убегать. Я верил в то, что ты сумеешь позаботиться о себе, и оказался прав. Заботься об этом и об остальном, что было в ящике.
Я еще не могу рассказать тебе, где нахожусь, не могу подвергать тебя опасности. Возвращусь, когда смогу и если смогу. Я не делал того, в чем меня обвиняют, и хочу, чтобы ты это знала. Дела пошли не по плану, я не мог поступить иначе. Не рассчитываю, что ты ждешь меня, но надеюсь и молюсь об этом. Не важно, если в это время у тебя был кто-то другой».
В письме не было подписи, но каракули Давида я легко узнала, и имя Лусис указывало, конечно, на него.
Я вскипела. Что Сталь, собственно, воображает о себе? Он думает, что может вламываться в мою жизнь, когда ему угодно, а потом пропадать на неопределенное время? Я никакая не Пенелопа, которая сидит и ждет, стойко одолевая искушения. Даже захотелось позвонить Транкову и предложить встретиться. Но вместо этого я отыскала в адресной книге мобильника номер Теппо Лайтио: мне было необходимо выговориться, скорее даже выкричаться. За окном мела метель — в ноябре пришла зима, старушки на улице неловко скользили.
— Смотри-ка, Илвескеро. Чем я обязан такой чести?
— Ты дома или на Йокиниеми? Рютконена нет поблизости?
— Нет, благодарение небу! Я у себя в кабинете, на Урхейлукату.
— И твой телефон точно не прослушивают? Нам необходимо встретиться. Я получила открытку от Сталя и к тому же подозреваю, что Рютконен убил алкоголика, обитавшего на заднем дворе «Санс ном», предложив ему отравленное вино.
Судя по звуку на том конце линии, у Лайтио сигара выпала изо рта. Нетрудно было вообразить скандал, который разразится, когда он услышит, что я встречалась с Рютконеном в качестве Рейски. Но я больше не могла скрывать от Лайтио положение дел. Возможно, я могла бы стать региональным чемпионом по вранью, но в высшей категории было труднее, и представлять Финляндию на международных соревнованиях мне никогда не доверят. А Лайтио мог претендовать в этом деле как минимум на должность судьи в национальном чемпионате.