А Бэр атрибутировал большинство бумаг и виртуально воссоздал коллекцию. Аппарат будет разрабатываться, предположительно, в Стенфордском университете. С ними не подписано еще, но в принципе договорено.
— Но об Оболенском мы в каталоге сообщаем, что архив уже продан! Он не выставляется на продажу! Мы предлагаем только для научного цитирования.
— Но вы же не продали. Мы уверены, что контракт не подписан. Я ошибаюсь?
— Вы не ошибаетесь, но… Соглашение уже достигнуто, и это дело решенное.
— Разрешите взглянуть на информационные материалы по Оболенскому?
Виктор вытащил листовку. Оболенские и ватрухинские листовки у него в карманах. Еще бы — главные сенсации Франкфурта-2005.
— А у вас что, только по-английски?
Виктор перевел глаза на Кобяева, но тот внимательно изучал тарелку, что-то очень интересное на ней увидел. Виктор вздохнул и сам стал переводить листовку на русский вслух.
Петр Владимирович Оболенский был родовитей, чем Романовы, надменней, чем английские лорды, и дерзче, нежели все на свете мушкетеры. Подростком изгнан из камер-пажей за озорство. На детских шалостях свернул себе ногу, охромел и получил прозвище Le Bancal (Колченогий). Питая интерес к родословным, взялся собирать «Российскую родословную книгу» в четырех томах. Посещая для генеалогических разысканий аристократические семьи, по ходу дела брал у них на хранение коллекции документов. Сумел проникнуть и в недра спецслужб…
— Как он выражался, всероссийской шпионницы, — вставил от себя Виктор и продолжил переводить, порой пересказывать, близко к тексту.
«Я знавал много стариков, — вспоминал Оболенский, — я любил вызывать их на разговоры, слушать их, записывать их рассказы; воспоминания некоторых из них шли далеко назад и часто основывались на воспоминаниях других стариков, которых они сами знавали в отдаленные дни их молодости. Явись к большей части таких людей человек, занимающийся историей, хоть будь он Тацитом или Маколеем, ему бумаг этих не сообщат… Но явись человек, хотя бы ума ограниченного, только занимающийся родословными, и ему поспешают все показать и все сообщить».
— Оболенский был свой человек для древней знати. Ему показали такую уйму скелетов в чуланах! Ему передали такую кучу сенсационных документов! А обладая вдобавок буйной фантазией, он еще и навыдумывал — какие-то всеевропейские союзы освободителей, объединяющие «Молодую Италию» с «Молодой Германией», «Молодой Польшей», «Молодой Францией» и «Молодой Швейцарией»…
— Комсомольский интернационал, — проскрипел Хомнюк. — И что, это важно сейчас?
— Это важно. Хотя бы потому… ну, затрагивается вопрос законности российского абсолютизма, российской императорской власти.
По похвальбе Оболенского, пересказывавшейся в лондонской «Морнинг стар», у него якобы имелись даже документы о том, что Михаил Романов и его наследник Алексей еще в начале семнадцатого века ввели в России конституционный порядок, гласивший, что без предварительного обсуждения обеих палат — Земского собора и боярской думы — цари не могут устанавливать налоги, заключать мир и приговаривать к смерти.
— То есть династия Романовых, выходит, не абсолютная?
— Династии не бывают абсолютными или относительными… насколько я понимаю… Но, да, легитимность русского самодержавия может быть пересмотрена. Если только Оболенский выяснил правду.
Бэр, конечно, сделал стойку, пошел по следу этой мифической конституции. И что обнаружилось! Оказывается, оболенское штукарство сильно-сильно мозолило глаза его величеству Николаю Первому. Оболенскими бумагами были скомпрометированы и венценосная семья, и высшее дворянство. По личному распоряжению императора Петр Оболенский был похищен в Европе. Его вернули в Россию и заперли в провинциальной Вятке. Точь-в-точь как Герцена.
— Или как Бродского, — умудренно брякнул Кобяев.
— Или как Бродского, но Бродского ссылали не в Вятку. Скорее вы имеете в виду Салтыкова-Щедрина. Которого не ссылали.
— Да, конечно.
— Смех был в том, что князя-то выкрали, а архив остался у доверенных лиц князя в Европе. Стали требовать, чтобы он организовал доставку бумаг в Россию. Ну, он послал Бенкендорфу кукиш. Вообще с Бенкендорфом, как с новым русским выскочкой, общаться он считал ниже своего достоинства. Черкнул письмецо, что смиренно принял перемену местожительства, но, согласно закону о вольности дворян, его «не могут заставить выполнять никоторые приказы». Николай был так изумлен, что велел «освидетельствовать умственные способности» сосланного…
— Вот оно, принудительное психлечение еще до Файнберга и Горбаневской!
Это опять Кобяев. Ну до чего кобяевский кругозор широк, просто оторопь берет. То «Улисс» с брильянтами, а то тут, битте-дритте, история шестидесятников.
— Принудительное. Но настали светлые времена Александра Второго. Нравы смягчились. Князя силой уже не держали. Он принял решение лечиться не принудительно, а добровольно. И не в Вятке, а в Европе. На Французской Ривьере. И, дело оказалось долгое, пролечился до конца жизни. Русские спецслужбы висели у него на вороте. К нему то и дело подъезжали то по-доброму, то по-лихому. Но князь удачно сообразил, что лучшая защита — публичность. И какую себе нашел трибуну, с ума сойти! Герценовский «Колокол»!
— Интересная получается смесь вольтерьянства с марксизмом, — снова влез Кобяев.
— Именно. Князь отнес в «Колокол» и опубликовал письма к нему русского консульства, полные угроз, и свои издевательские ответы. Далее неизвестно, божьим умыслом или человеческим, но только князь стал хиреть и довольно скоро умер в Лондоне. Перед смертью отдал разоблачительный архив в руки Герцену. Третье отделение получило приказ «добыть или уничтожить» архив Оболенского.
— Запланированная диверсия?
— Диверсия! Обнаружен подлинник приказа. Особо заслуженному шпиону, Карлу-Арвиду Гордонну, было велено не допустить, чтобы бумаги напечатались в герценовской Вольной типографии. Гордонн истребовал от царской тайной полиции десять тысяч фунтов на выкуп архива. По его заявлениям, Герцен ему продал все…
— А, и у Герцена дело решала цена вопроса! А говорят, демократы!
— Не думаю. Вы не горячитесь. Похоже, что подлец Карл Гордонн оболгал Герцена. Прикарманил выделенные деньги, сдал в бухгалтерию опись. Фонд Петра Оболенского не обнаружился ни в одном российском архиве. И вот наше агентство провело очень сложное расследование. Результат такой: Гордонн не покупал архив. Герцен, естественно, денег не взял бы, да ему никто их и не предлагал. Гордонн просто оставил деньги себе. А затем подло обманул Герцена. Вкрался к Герцену в доверие. Обвел вокруг пальца простаков-демократов. Взял на хранение и действительно вывез куда-то из Лондона весь чемодан с бумагами.
— Ну молодец! Орел!
— Гордонн кое-что послал в Россию, но самые лакомые части припрятал. Наш шеф Дэвид Бэр проработал над реконструкцией фонда много лет. И, представьте себе, проследил судьбу почти всех документов. Оказывается, в двадцатые годы двадцатого века, когда царская семья была уничтожена и шантажировать секретами Романовых стало уже некого, потомки Гордонна депонировали в серьезное хранилище все бумаги. Но так как там есть и касаемое их сомнительного дедушки, они закрыли фонд на сто лет. В смысле — не позволено публиковать. Так что фонд теперь отыскан, и вдобавок для исследовательских целей фонд не закрыт. Мы передаем архивистам право доступа, по описи, с опцией выборочного ознакомления. Но публиковать будет можно только начиная с две тысячи двадцатого года. Впрочем, пока бумаги обработают, прочтут, перепишут, откомментируют… Сроки как раз подойдут. Думаю, господин Хомнюк, нет никакой возможности, чтобы через четыре месяца вы поднесли правителю готовую книгу в переплете из фиоре, с торшонированным обрезом, с полноцветными воспроизведениями документов, выполненными на пластинах из чистого золота, и чтобы в эмалевый медальон на переплете была вставлена натуральная черная жемчужина.