— Нет, Виктор, — перебивает его Антония. — Это Николай и компания вышли на тропу войны в то самое время. Когда подслушали, что у тебя какой-то разговор о Дрездене.
— И не просто, а что-то об архиве, о продаже, о деньгах…
Виктор смотрит на Антонию, она смело выдерживает взгляд. Как он мог перепутать эту, ее самую, не изменившуюся, неотрывную от собственного «я», с кем-то там посторонним? Что он бредил про какую-то госпожу Маризу? Разве похожи они?
— Знаю, Виктор, смотришь и не можешь привыкнуть меня узнавать. Думаю, привыкнешь без труда, если ты увидишь мою дочку. Она как раз собирается в Европу в конце месяца.
— А есть дочка?
— Двадцати трех лет. Зинаида. Самостоятельная особа.
— Я с тобой, Тоша, разговаривал. Я разговаривал с тобой все эти годы, как с ангелом. А ты живая. Настоящая. Мне теперь к тебе предстоит привыкать. И каково мне отныне будет без небесного ангела?
— А разве бабушка жива?
— Нет, умерла два года назад.
— Ну так что же ты жалуешься, будто нет у тебя на небе ангела?
Виктор опять вздрогнул — невообразимо, до чего меня знает она.
— Двинусь-ка я в больницу, Тоша. Давно мне пора. Мое место рядом с Бэром.
— Вот бумажка от сержанта: «Центральная больница „Версилия“, у самого выхода с автострады, шикарный центр, три года как открыли. Спросите у любого прохожего, все знают».
Запиликал телефон Антонии.
Наталия.
Как, они не уехали в Милан?
Виктор горестно констатирует: ну, опять не вспоминал про нее, что тут скажешь!
Нати с Джанни пообедали в «Остерия дель маре», покормили Марко, теперь звонят попрощаться с Антонией. Приятно было познакомиться, хотя и в бурный и смертоносный день.
— Виктор тут со мной, передаю ему телефон. Вы ведь его хотите?
— И его тоже. Виктор, ты не у Бэра? Не нашелся твой телефон?
— Не нашелся. Я к Бэру еду. Слушай, да, огромное спасибо за машину.
— Вернешься в Милан, созвонимся, я ее заберу.
— Ну погоди, все-таки, может, вы задержитесь до завтра?
— В общем, можно бы… Джанни тоже говорит, раз до моря доехали… Уикенд… Но где Марко уложить днем поспать? И нам ночевать где?
— Можно у Джоба. — Ортанс перенимает аппаратик у Виктора. Видимо, ей все было слышно. — Погодите, я как раз собиралась с Джобом говорить. Я вам перезвоню.
Джоб, оказывается, в больнице. Он в Мирейкиной палате, оберегает сон Мирей. Иногда она приходит в сознание, но не полностью. Видно, что еще неадекватна. Кажется, считает Джоба одним из похитителей. Он пытается переубедить ее. Что-то ей такое втолковывает. Помассировал ей ноги, попытался улучшить кровообращение в кистях рук. Что-то бормотал ей по-французски, стал коверкать ей в угоду итальянский. И вдруг Мирей широко распахнула свои каштановые глаза, рассмеялась на какую-то дурость Джоба. И заплакала. Надо бы причесать ее пружинки-волосы, да расчески нет. Мощный и густой его голос доносится из мембраны телефона и до Виктора.
— Нет вопросов, езжайте все ко мне. У тебя же есть ключ от моего дома, Антония. Поезжайте, заходите, уложите ребеночка спать. По дороге, кстати, прикупите что-нибудь для ужина. А я вечером приду и сделаю стол. Да, из вас никто козу подоить не сумеет? Жалко. Ладно, значит, соседу позвоню, он со смены пришел.
— Он ее будет утешать, как утешал меня, когда я сходила с ума, без тебя жить не могла, — говорит Антония. — Джоб просто создан быть рядом в подобные моменты. Снимает боль. Переводит боль на себя.
— Так ты давно с ним знакома?
— А вот как рассталась с тобой.
— Это он переводил тебя через границу во Францию?
— Да. Тогда не повезло, он был вынужден даже отстреливаться. И от депрессии и самоубийства он меня спас. Джоб — лучший из наших товарищей. Из нашей падуанской группы. Ему пришлось менять личность, маскироваться. Посновательнее, чем мне. У него и имя не то, и фамилия не та. Но он настолько глубоко законспирирован, что старое его, прославленное, скажу тебе, в итальянских газетах имя… профессорское, между нами… никто и никогда не свяжет с егерем Джобом Франкини. В Версилии он просто Джоб для всех. Подпора и помощник в чужих авариях.
— А где этот его дом?
— Километров тридцать. В Амелье. Я ведь именно к нему вчера прилетела. Он меня встретил во Флоренции. Ну, я перезвоню этой паре с ребенком, скажу за мной заехать, и мы все вас у Джоба дома будем ждать. Кстати, Джоб велел по дороге наведаться на пристань. Вернулись рыбаки. Джоб говорит — берите, что вам там у них приглянется, десяток, что ли, дорад, макрелей, или там радужниц, или пескарок. Испечем их с розмарином на дворе на графитовой плите. Ты, Виктор, пока езжай собственным ходом в больницу. А вернетесь уже вместе с Джобом.
— А если придется мне одному искать?
— Знаешь, где Бокка-ди-Магра?
— А, поселок писателей? Итальянское Переделкино?
— Да, почти. Там жили Витторио Серени, Эудженио Монтале, ну, кто еще…
— Эйнауди, Павезе, Витторини, Маргерит Дюрас.
— Да. Ну и теперь литературный люд, хотя помельче. Вот там тебе всякий подскажет, как доехать до Джоба. Джоб до сих пор помогает писателям и журналистам на виллах. Он ведь на все руки. А попутно работает егерем. Прореживает лес. Держит коз. В Версилии у него такие собеседники, о которых мечтал бы любой профессор в университетском кампусе. Вообще у него во всех смыслах широкие знакомства. Знает профессоров, писателей, побирушек, трактирщиков, регулировщиков, почтальонов, полицию. Все усадьбы, всех фермеров, пляжные заведения.
— Я поехал. Пока, Тоша.
— Виктор, что ты его дергаешь, этот плед, разорвал.
— Как? Я и не чувствовал. Вцепился почему-то… А откуда он, Тош, тут взялся?
— Мы в нем документы в машину носили.
— М-да. Как теперь его соседям отдавать…
— Это у тебя, Виктор, такой стресс?
— Я на самом деле все еще не понимаю, сплю я или наяву все видел. Тебя бы одной для сумасшествия хватило. Но главное — Бэр. Бэр. Господи. Бэр.
Время после обеда в субботу, в коридорах больницы пустота. Санитарки кивают на вопрос о новопривезенном с травмой горла:
— А, живчик! Мало что в себя пришел, хотя мы думали, не оклемается! Так он еще затребовал, чтобы в палату к нему девушку молодую принесли!
Врач выходит, и по лицу врача Виктор сразу видит: надежды нет. Бэр не выкарабкается, это теоретически невообразимо. В этот последний день, или дни (все зависит от того, насколько Бэров организм живуч), они сумеют облегчить состояние умирающего. Но у него очень, очень неординарные капризы. Бэр дал понять, что не хочет ничего, а только хочет, чтобы Мирей с ее кроватью доставили в его палату. Дежурный врач, конечно, подобные штучки разрешить не мог. Тогда тот мужчина, что сидит у француженки, кивнул, сгреб ее в охапку, мы еле поспели за ними по коридору капельницу катить. Угнездил на узенький диванчик в боксе Бэра. И в результате девушка, с порезанной глоткой мужчина и мужлан в сапогах — все оказались в реанимационном отсеке. Дежурный врач пытался разогнать это безобразие, но не сумел.