Габриэлла покачала головой. Ей на лицо упала прядь волос, и женщина раздраженно смахнула ее.
— Нет, студенты тут ни при чем.
— Что вы преподаете?
— Археологию.
— Вам приходится вести раскопки? — спросил Моссьер.
Габриэлла кивнула.
— Вот чем мне всегда хотелось заняться. Отправиться на раскопки. Я немного занимался спелеологией, и мне всегда казалось, что…
Уорнер прервал своего коллегу:
— У вас в кабинете не было каких-нибудь древностей, чего-нибудь такого, ради чего имело смысл сюда лезть? — Он обвел взглядом полки, заставленные в основном книгами и фотографиями в рамках.
— Нет, ничего ценного. Куски керамики, осколки стекла, но по большому счету все это мусор, сувениры. Ничего действительно ценного…
Моссьер не обратил внимания на то, что она не договорила последнюю фразу, однако от пожилого полицейского это не укрылось.
— Мы все это запишем, поспрашиваем людей, выясним, не видел ли кто-нибудь что-то подозрительное. Мне хотелось бы, чтобы вы тем временем разобрались в своих бумагах. Надеюсь, вы дадите нам знать, если заметите какую-нибудь пропажу?
— Да.
— Как вы себя чувствуете? Может быть, отвезти вас домой или в больницу?
— Спасибо за предложение, но со мной все в порядке.
— Может, стоит кого-нибудь пригласить сюда? — продолжал Моссьер. — Не думаю, что вам сейчас надо оставаться одной.
Габриэлла кивнула.
— Позвоните моему отцу.
Профессору Питеру Чейзу потребовалось меньше десяти минут, чтобы приехать к дочери на работу. Это был пожилой мужчина с волевым подбородком, густой копной седых волос и проницательным, встревоженным взглядом черных глаз.
Он ворвался в кабинет и сразу же бросился к Габриэлле, не обращая внимания на полицейских.
— Что здесь произошло?
Габриэлла увидела отца и залилась слезами. Она не рыдала, нет, скорее это был сдержанный, тихий плач, и все же в считаные мгновения ее щеки стали мокрыми.
Питер достал носовой платок, протянул его дочери и обнял ее за плечи.
Он посмотрел на полицейских и спросил, не задержатся ли они еще на несколько минут, потому что ему нужно кое о чем их спросить.
— Я профессор Чейз, отец Габриэллы, — объяснил он, забыв, что они сами позвонили ему по просьбе дочери. — Вы уже выяснили, что здесь произошло?
Ему ответил Уорнер:
— Пока что нет, сэр, но мы сделаем все возможное, чтобы это установить.
— Как вы намереваетесь обеспечивать безопасность моей дочери?
— Мы сделаем все возможное, чтобы установить, что здесь произошло, — повторил следователь Уорнер.
— У вас есть дочь?
— Да, сэр.
— Сколько ей лет?
— У меня две дочери. Одной двенадцать, другой пятнадцать.
— Удовлетворил бы вас такой ответ, если бы подобное случилось с одной из них? «Мы сделаем все возможное…» Вы не хотите сказать, как собираетесь защищать мою дочь!
— Если бы вы знали, насколько серьезно я отношусь к своей работе, то поняли бы, что этого достаточно.
— А вы не могли бы кого-нибудь приставить к моей дочери?
— Нет, потому что ей пока что никто не угрожал. Увы, сэр, я сам очень сожалею.
— Я тоже, черт побери.
Профессор попытался смутить следователя пристальным взглядом, но тот даже не повел глазом. Наступила патовая ситуация.
Наконец молчание нарушила Габриэлла:
— Папа, отпусти их. Мне ничего не угрожает. Сама я никому не нужна. Просто кто-то решил, что у меня здесь было что-то важное.
— Почему ты так думаешь? — спросил отец.
Следователь Уорнер уже переступил порог, но услышал эти слова и встревожено обернулся.
— Я ничего не могу сказать точно, но считаю, что это именно так. — Габриэлла перевела взгляд с отца на полицейских. — Я очень благодарна вам за помощь. Если вы что-нибудь узнаете, то сообщите мне?
Уорнер не уходил.
Судя по всему, он хотел услышать то, что Габриэлла собиралась сказать своему отцу, однако у нее не было никакого желания говорить об этом в его присутствии.
— Благодарю вас, — повторила она, обращаясь к Уорнеру.
У полицейских не осталось выбора. Они ушли.
Как только за ними закрылась дверь, профессор Чейз повторил свой вопрос:
— Почему ты решила, что сама никому не нужна?
Он ждал ответа. В тишине были слышны удаляющиеся шаги полицейских.
— Габриэлла!.. — не сдавался Питер Чейз.
— Потому что то же самое произошло в моей квартире в Риме. Кто-то проник в нее в последнюю ночь. Поэтому я оттуда и уехала.
— Почему ты не сказала мне об этом раньше? — дрогнувшим голосом спросил отец.
Габриэлла молча пожала плечами.
— А в Риме было что-нибудь похищено?
— Тетрадь и несколько фотографий.
— В какую еще чертовщину ты впуталась? — спросил отец.
— В нечто очень древнее, папа, и очень могущественное. По крайней мере, мы так считаем. Мы так считали. Нет, не мы, а я. Рудольфо больше нет в живых. Я так считаю.
Вчера вечером Габриэлла заглянула к дочери, переоделась в джинсы и старый удобный свитер, оставшийся от мужа, налила себе водки с тоником и рассказала отцу о том, что случилось в Риме. Потом она удалилась в комнату, служившую домашним кабинетом и библиотекой, и стала рыться в ящиках письменного стола в поисках визитной карточки, которую хранила уже три с половиной года.
Женщина сильно нервничала. Она поймала себя на том, что у нее дрожит рука, сняла трубку и сразу же положила ее. Габриэлла уже не раз собиралась позвонить по этому номеру, но никак не могла собраться с духом. Несмотря на переполняющее ее любопытство, она не хотела ставить под угрозу раскопки. Мало ли что могло случиться, если бы она связалась со священником, который передал ей планы местности.
После того снежного воскресного дня, когда отец Даэрти передал Габриэлле бумаги в Боевой часовне, прошло уже четыре года. Профессор Рудольфо часто просил ее связаться с ним и умолить показать остальную часть дневника.
Профессор говорил о том, что слишком много вопросов оставались без ответов. Теперь их стало намного больше.
Дрожащей рукой Габриэлла набрала номер.
После третьего звонка в трубке послышался дружелюбный голос. Это был священник. Он сказал, что его зовут отец Франциск, и спросил, чем может помочь.
— Меня зовут Габриэлла Чейз. Извините за то, что звоню так поздно, но я могу поговорить с отцом Даэрти?