Вчера вечером, стоя на улице, она отчетливо представила себе все это: затейливый потолок с крошечными зеркалами, которые, казалось, подмигивали, пышную отделку, каменные изваяния Будды.
Несмотря на то что всю свою жизнь она старалась вспомнить, несмотря на то что ее десятки раз гипнотизировали и обучали различным техникам медитации, Меер не могла понять, как она могла проникнуть сквозь годы внутрь этого здания, в давно ушедшее время.
Ей навстречу вышел, слегка прихрамывая, импозантный мужчина с серебристой головой. Отец представил его как Фремонта Брехта.
— Примите мои сочувствия по поводу того, что с самого приезда в Вену вас преследуют сплошные неприятности, — произнес Фремонт поставленным голосом с едва заметным акцентом.
Несмотря на солидное брюшко, он держался с достоинством. Брехт указал на удобные кожаные кресла, и они сели.
— У вас было время изучить шкатулку с играми до того, как она была похищена? — перешел прямо к делу Фремонт.
— Всего несколько минут.
— В ее внешнем виде вам ничего не показалось необычным?
— Что вы хотите сказать?
— Увидев шкатулку, вы ничего не почувствовали?
Скольким людям отец уже успел рассказать про ее тесную связь со шкатулкой? Кому еще помимо Себастьяна и Фремонта? Интересно, они что, сидели все вместе и строили догадки, откроет ли шкатулка ей воспоминания из прошлой жизни? Меер посмотрела на отца, но тот или не увидел в ее взгляде осуждения, или просто не захотел увидеть.
— Все произошло так быстро, — сказала она, обращаясь к Фремонту.
Тот задал ей еще какой-то вопрос, но Меер его уже не слушала. Чем дольше она здесь сидела, тем хуже ей становилось. Заметив ее беспокойство, Брехт осекся на середине предложения и извинился.
— Что это на меня нашло? Вам сегодня пришлось столько пережить, а я вытащил вас на скамью свидетелей и заставляю давать показания! Не хотите чего-нибудь перекусить?
— Нет, благодарю вас…
— Может быть, кофе или чай?
— Да, чай, — ухватилась Меер. Быть может, горячий напиток поможет ей сосредоточиться.
— И вам тоже, Джереми, да? — продолжал Фремонт.
— Ты выглядишь полностью опустошенной, — обратился к дочери Джереми, когда Фремонт ушел на кухню.
Меер горько усмехнулась.
— Как будто на то нет причин? Пожалуйста, папа, перестань непрерывно мерить мне эмоциональную температуру.
Находясь здесь, она чувствовала какое-то необъяснимое беспокойство… комната была ей знакома, но в то же время многие вещи выглядели не так, как должны были бы. Как и в мемориальной квартире Бетховена, освещение было чересчур ярким. И она не могла уловить запах парафина и благоухание кассии. Но хуже всего были печаль и невыразимая тоска, захлестнувшие ее. Это был мир Каспара.
— Меер, скажи, что с тобой?
Она не знала, как это объяснить, поэтому промолчала.
— Забудь о чае, тебе сейчас надо выпить воды.
Меер протянула руку, собираясь попросить отца не оставлять ее одну, но понимала при этом, что это лишь породит новые вопросы, а ответов у нее не было. Она бессильно уронила руку на колени. Что бы с ней ни происходило, Малахай научил ее, как с этим бороться. Передвигая пальцы по невидимой клавиатуре у себя на коленях, Меер попыталась исполнить сложный отрывок из «Рапсодии на тему из Паганини» Рахманинова, в этой музыке для нее не было никаких эмоциональных воспоминаний. Как правило, это упражнение требовало такой высокой сосредоточенности, что о нее, как об утес, разбивались волны тревоги. Однако сегодня этого не произошло. Меер не могла сосредоточиться на Рахманинове, потому что другая музыка требовала ее внимания, усиливая скорбь. Старинная мелодия… знакомая мелодия… и когда уже казалось, что она, наконец, ее ухватит… мелодия упорхнула прочь, неуловимая.
— Вот ваш чай, — сказал Фремонт, протягивая Меер чашку, над которой поднимался пар.
Пашохлявки, Чешская Республика
Понедельник, 28 апреля, 14.00
Заправив бак взятой напрокат машины бензином, Давид запер двери и зашел в небольшое кафе, чтобы выпить кофе. Ему тоже нужно было заправиться горючим. Стресс не давал ему заснуть ночью — стресс кошмаров, — и к середине дня он уже с ног валился от усталости. Кофе оказался горячим и горьким, и Давид, сидя в машине на обочине шоссе, выпил его, словно лекарство. Еще что-то такое, что раньше доставляло удовольствие… теперь потерявшее всякий смысл. Когда он в последний раз по-настоящему радовался? До того дня рождения. Почувствовав во рту вкус крови, Давид поймал себя на том, что прикусил изнутри щеку.
Допив кофе, он раскрыл рюкзачок, вытащил пакет, завернутый в фольгу, украшенную тортами со свечами, положил его на пол машины и принялся медленно и методично осматривать рюкзачок.
Давид был предельно осторожен, подготавливая эту сделку, однако террористы никогда не отличались особой честностью, а Пакстон слишком хитер. Ему потребовалось всего пять минут, чтобы обнаружить радиомаячок, затаившийся под полоской резины на конце застежки «молнии» подобно маленькому злобному насекомому.
На протяжении многих лет Давид поддерживал отношения с преступниками, бандитами и членами всевозможных экстремистских группировок. Он всеми правдами и неправдами вытягивал из них тайны; одними секретами он делился со всем миром, другие придерживал до поры до времени. Во время выполнения очередного задания, собравшись за кружкой пива в каком-нибудь баре, коллеги-журналисты, усталые и оторванные от дома, неизменно начинали спорить о том, поддерживает ли свободная пресса терроризм, рассказывая о нем широким массам. Так или иначе, их задача состояла в том, чтобы открывать правду, и Давид справлялся с ней достаточно хорошо, свидетельством чего были три Пулитцеровские премии. Добывая материал для своих статей, он часто рисковал. Но еще ни разу ему не приходилось сталкиваться ни с чем подобным.
Хорошо хоть, переговоры о покупке семтекса были проведены анонимно. Поэтому Пакстон и его команда из «Глобальной службы безопасности» искали не Давида Ялома, а некоего получателя взрывчатки, назвавшегося чужим именем. Так что, по крайней мере, с этой стороны он может ничего не опасаться. Но нельзя было также забывать об Ахмеде Абдуле. Что рассказал палестинцу Ганс Вассонг — или же он действовал по собственной инициативе, собираясь сорвать куш, когда дело будет сделано? Давид предполагал, что во время этого путешествия у него могут возникнуть какие-то трудности, однако пока что он не мог определить, кто из его противников окажется наиболее опасным.
Сгущающиеся сумерки постепенно размазывали линию, отделявшую горные вершины от неба. Наличие радиомаяка в рюкзаке позволяло предположить, что в непосредственной близости никого нет. В такой безлюдной местности обнаружить слежку было бы слишком просто; гораздо хитрее было положиться на электронику.