Вернувшийся Себастьян принес бутылку холодной как лед воды и кивнул на играющего неподалеку скрипача.
— А он не так уж и плох.
Меер медленно выпила воду, слушая музыку. Затем Себастьян спросил:
— Вы до сих пор не пришли в себя, ведь так? Может быть, нам лучше отказаться от осмотра достопримечательностей?
— Нет, черт побери! Мы приехали сюда именно ради этого. Я хочу увидеть, что в доме, и осмотреть лес.
— Вы уверены, что здесь что-то есть, ведь так? — Себастьян кивнул в сторону окрестных холмов. — И это что-то ждет, когда вы его обнаружите?
На прозрачном голубом небе не было ни облачка.
— Я не знаю, во что мне верить. Вот что больше всего мучит моего отца.
— Меер, вы ничем не мучите своего отца. Разве вы не видите, как он на вас смотрит, как с вами говорит? Вы отрада его жизни.
На лице Себастьяна Меер увидела страдания несчастного отца. На него давила долгая, изнуряющая болезнь сына, и ей захотелось узнать, похожи ли его переживания на то, что чувствовал ее отец.
— Вы ждете, что я найду флейту, чтобы вы сыграли на ней для своего сына, ведь так? — Наконец она высказала вслух то, что думала. — Вот почему вы так самоотверженно помогаете мне, вот почему вы подружились с моим отцом?
— Это ваш отец предложил мне свою дружбу.
— Но только из-за вашего сына.
— Вы говорите это так, как будто есть что-то плохое в том, что ваш отец помогает мне, а я хочу помочь Николасу. Разумеется, именно так я и познакомился с вашим отцом… когда искал средство вернуть своего ребенка. Разве это плохо?
— Нет, извините. — Меер снова была сбита с толку. То она видела Себастьяна отчетливо, то его словно затягивала темная пелена.
— Но… да, если… когда вы найдете флейту, я сыграю на ней для своего сына. А разве вы сами этого не хотите? Разве вам не хочется сыграть на этой флейте и, наконец, восстановить целиком все свои воспоминания?
— Вы убеждены в том, что если флейта существует, она действительно способна возвращать в прошлые жизни?
— Нет. А вы убеждены в обратном?
— Я уверена только в том, что для меня нет ничего определенного. После долгих поисков я в конце концов смирилась с этим.
— Однако сейчас произошло нечто такое, что заставило вас пересмотреть свои взгляды?
Меер пожала плечами. Она просто не знала.
Себастьян стоял так близко, что Меер ощущала исходящий от него аромат имбиря и апельсина. И снова ее захлестнуло стремление шагнуть к нему еще ближе, приправленное чувством тревоги, говорившим держаться от него подальше.
— Далеко отсюда до дома Бетховена? — спросила Меер, горя нетерпением попасть туда.
Лучше достигнуть какой угодно конечной цели, даже если это окажется лишь еще один запутанный лабиринт. Любое движение предпочтительнее стояния на месте.
По адресу Ратхаусгассе, 10, стоял маленький дом розовато-песочного цвета с зелеными ставнями на окнах. Два этажа, остроконечная крыша с развевающимся флагом, а у двери мемориальная табличка, такая же, как и на доме Бетховена в Вене.
Наверху в прихожей толпилась группа туристов, и Меер огорченно взглянула на Себастьяна.
— Если хотите, можно подождать несколько минут, пока они не уйдут.
— Да.
Однако, как выяснилось, группа уже уходила, так что меньше чем через минуту Меер и Себастьян вошли внутрь и подошли к столику, за которым продавала входные билеты молоденькая девушка с воткнутыми в уши наушниками, кивавшая в такт своей музыке. Здесь, как и в мемориальной квартире в Вене, меры безопасности практически полностью отсутствовали; за порядком рассеянно присматривали безмятежные студенты. Из двери лились божественные звуки сонаты Бетховена, и пока Себастьян покупал билеты, Меер гадала, какую музыку девушка за столиком предпочитает этой божественной мелодии.
Меер остановилась на пороге первой комнаты, господствующее место в которой занимал рояль «Бродвуд». Его отделанная красным деревом поверхность, обращенная к окнам, сияла в лучах вечернего солнца. Меер сделала пять шагов — сначала робко, затем все более уверенно она прошла к роялю и без колебаний села на скамью.
Она не оборачивалась, чтобы узнать, смотрит ли кто-нибудь на нее. Если девушка подойдет и сделает ей замечание, она встанет. Однако такая возможность выпадала всего раз в жизни, и Меер просто обязана была узнать, что это такое — играть на одном из роялей маэстро. Обязана была услышать, как звучала для него музыка — когда он мог ее слышать.
Сняв с клавиатуры пластмассовую крышку, Меер поставила пальцы на пожелтевшую слоновую кость и начала играть. Несомненно, за состоянием рояля постоянно следили, и молодая женщина поразилась тому, как непохоже звучание этого инструмента, имеющего возраст больше двухсот лет, на все то, к чему она привыкла. В его звучании было больше силы и чувства, меньше сдержанности, меньше замкнутости, и Меер была потрясена тем, сколько выразительности дало это сочетание мощи и мягкости.
Доиграв до конца «Лунную» сонату, она пробежалась пальцами по клавиатуре, импровизируя.
Внезапно музыка словно полилась сама собой; пальцы Меер уже двигались без осознанного понимания того, что она хочет исполнить. Мелодия будто высосала весь воздух из комнаты — и у Меер из груди. Мелодия затихала и пробуждалась, ласкала, утешала и возбуждала, увлекая в ночное небо, где молодая женщина полетела к звездам на крыльях музыки. Это была та самая мелодия, которую Меер слышала всю свою жизнь, но так и не могла ухватить.
— Что это вы играете? — спросил Бетховен.
Маэстро сидел рядом с роялем, приложив ухо к его деревянному телу: в последнее время он мог слышать музыку, только буквально забравшись внутрь инструмента.
— Право, я не знаю. Это только отрывок. И я даже не могу сказать, получится ли из него что-нибудь толковое. Он просто пришел мне в голову.
Бетховен усмехнулся.
— Да, такое порой бывает. Ты словно становишься проводником музыки планет. А теперь сыграйте это еще раз, — потребовал он.
Марго послушно повиновалась. Она уже успела привыкнуть к маэстро и не удивлялась его грубоватым выходкам. Для нее было огромным облегчением находиться здесь, играть для великого композитора в ожидании, что музыка успокоит ее, однако ей предстояло еще так много обдумать, рассчитать, подготовить. Русский царь заинтересовался флейтой и изъявил желание приобрести это сокровище, но будет ли он по-прежнему в Вене тогда, когда Марго наберется духа выкрасть старинный инструмент у Бетховена? Что ее удерживает? Ну, во-первых, когда она рассказала Александру о том, что во флейте, возможно, спрятана мелодия, раскрывающая память, царь предложил втрое больше, чем обещал заплатить Арчер. Но что, если он прознает про то, что она собирается продать флейту кому-то другому? Что, если Толлер догадается о том, что она задумала, и заберет инструмент до того, как она успеет его похитить? Где в таком случае она сможет достать деньги, чтобы снарядить экспедицию на поиски Каспара?