— Я и свалю. Только ноутбук заберу сначала. И фотографию своей дочери, которая лежала в сумке. Сумку можешь оставить себе.
Тадео вышел из-за стола. Толстяк, тяжело дыша, остался подпирать стену. Пацан-механик тоже дышал тяжело и к тому же моргал как контуженый.
— Я и без тебя знаю, что сумка моя. — Макс поднялся на ноги. — И офис этот мой. И потолок, и очко твое тоже, если мне захочется.
— Ну ладно, — сказал я. — Кто тебя нанял-то, кстати?
— Да ё-мое, заколебал ты со своими вопросами.
Он выбросил руки вперед, будто на прослушивании для клипа Лил Уэйна, и вдруг принялся остервенело скрести затылок.
— Предъявы ты мне еще двигать тут собрался. Вали давай. — Он презрительно махнул кистью, указывая на дверь. — Братишка, одно мое слово, и тебе пиз…
От выстрела Буббы его аж развернуло. Макс коротко вскрикнул, рухнул обратно в кресло, кресло отскочило к стене и швырнуло его на пол. Так он и лежал там, в луже вытекавшей откуда-то в районе живота крови.
— Чего-то до хрена в последнее время братишек развелось, а? — Бубба опустил пистолет.
Его новый любимец — «штейр» калибра девять миллиметров. Австрийский. Уродливый.
— Да твою ж мать! — сказал Тадео. — Твою ж бога в душу мать.
Бубба навел «штейр» на Тадео, затем перевел ствол на толстяка.
Тадео заложил руки за голову. Толстяк тоже. Так они оба и стояли — дрожа и ожидая дальнейших указаний. На пацана Бубба даже внимания обращать не стал. Тот рухнул на колени, накрыл голову руками и беспрестанно шептал: «Не надо, не надо».
— Фига се. Подстрелил его, — сказал я. — Не слишком ты с ним сурово, а?
— На хера меня вообще было звать, если ты свои яйца сегодня дома забыл, — скривился Бубба. — Стыд и позор, какой ты теперь стал добропорядочный гражданин.
Я присмотрелся к Максу, хрипевшему на полу. Он уткнулся лбом в цементный пол, стукнул по нему кулаком.
— Готов парнишка, — сказал я.
— Да я его слегка задел.
— Ты ему бедро вынес к черту.
— У него еще второе есть, — ответил Бубба.
Макса начало трясти. Затем тряска перешла в конвульсии.
Тадео шагнул к нему, а Бубба шагнул к Тадео, направив «штейр» ему в грудь.
— Я тебя пришью только за то, что ты ростом не вышел, — сказал Бубба.
— Извини. — Тадео поднял руки так высоко, насколько мог.
Макс перевернулся на спину, глотая ртом воздух и, как кипящий чайник, присвистывая на каждом выдохе.
— Я тебя пришью за то, что мне твой дезодорант не нравится, — сказал Бубба Тадео. — А дружка твоего — за то, что он с тобой дружит.
Тадео опустил трясущиеся руки, вытянул их перед лицом. Закрыл глаза.
Толстяк сказал:
— Мы ему не друзья. Он меня постоянно подкалывает из-за моего веса.
Бубба удивленно приподнял бровь:
— Ну, пару фунтов тебе сбросить не помешало бы, но ты не так чтобы уж совсем жиртрест. Блин, откажись от белого хлеба и сыра, и все будет нормально.
— Я думаю диету Аткинса попробовать, — сказал тот.
— Я пробовал.
— И как?
— Две недели пить нельзя. — Бубба скорчил недовольную рожу. — Две недели.
Толстяк кивнул:
— Я своей жене так и сказал.
Макс пнул стол, стукнулся затылком об пол. И застыл.
— Помер? — спросил Бубба.
— Пока нет, — сказал я. — Но скоро помрет, если врача не вызвать.
Бубба достал визитку. Спросил здоровяка:
— Тебя как звать?
— Августен.
— Ну… Серьезно, что ли?
— Ага. А что?
Бубба глянул на меня, пожал плечами, обернулся к Августену. Протянул ему визитку:
— Позвони этому мужику, он на меня работает. Починит твоего приятеля. Ремонт на мне, но за лекарства сам заплатишь.
— Ладно. Это по-честному.
Бубба снова посмотрел в мою сторону, закатил глаза и вздохнул.
— Ну чего, бери ноутбук.
Я так и сделал.
— Тадео, — сказал я.
Тот убрал от лица трясущиеся руки.
— Кто тебя нанял?
— А? — Тадео пару раз моргнул. — А, приятель Макса. Кенни.
— Кенни? — сказал Бубба. — Ты меня из постели вытащил, чтобы я подстрелил этого козла из-за какого-то, блин, Кенни? Господи, куда мир катится?
Я проигнорировал его тираду.
— Рыжий, Тадео? Из заброшенного дома?
— Кенни Хендрикс, ага. Сказал, ты знаешь его старушку. Сказал, ты нашел ее дочку, когда та пропала.
Хелен. Вот если где какая тупая срань, то Хелен обязательно будет неподалеку.
— Кенни, — повторил Бубба и горько вздохнул.
— Где моя сумка? — спросил я.
— В другом ящике, — ответил Тадео.
Августен спросил Буббу:
— Можно твоему доктору сейчас позвонить?
— Тебя всегда Августен называют? — спросил Бубба. — Не Стен?
— Не, Стен — никогда, — ответил здоровяк.
Бубба задумался, затем кивнул:
— Давай звони.
Августен раскрыл мобильник, набрал номер. Я достал из ящика стола сумку, забрал фотографию Габби и свои бумаги. Пока Августен сообщал доктору, что его приятель истекает кровью, я убрал ноутбук в сумку и пошел к двери. Бубба спрятал пистолет в карман и направился вслед за мной.
В моем сне Аманде Маккриди было десять, может, одиннадцать лет.
Она сидела на крыльце желтого бунгало с каменными ступеньками, у ног ее храпел белый бульдог. Из газона между тротуаром и улицей возносились ввысь древние деревья. Мы были где-то на юге, возможно в Чарльстоне. С ветвей свисали гирлянды бородатого мха, а у дома была крытая жестью крыша.
За Амандой сидели в плетеных креслах Джек и Триша Дойл, на столике между ними стояла шахматная доска. Они совсем не состарились и выглядели в точности такими, какими я их помнил.
Я подошел к ним, и собака подняла голову, оглядев меня, одетого в форму почтовой службы, своими темными, печальными глазами. На левом ухе у нее было пятно, такое же черное, как нос. Она облизнулась и завалилась на спину.
Джек и Триша Дойл оторвались от шахматной партии и уставились на меня.
— Я просто почту доставляю, — сказал я. — Я просто почтальон.
Они продолжали смотреть на меня. Молча.