— Давай все равно это сделаем, — сказал я.
— Снимем номер.
— Ага.
— Постель.
— Си.
— И сомнем простыни так, что они их в жизнь не отгладят.
— Ну, давай не будем устанавливать планку так высоко.
Она раскрыла мобильник и позвонила в отель. Через пару секунд она сказала:
— У них есть свободный номер.
— Сними его.
— До чего бессмысленная трата денег.
— Ты же сама это предложила.
Моя жена поднесла телефон к уху.
— Если этот номер сейчас свободен, то мы его снимаем.
Она снова шкодливо взглянула на меня, как будто ей было шестнадцать лет и она только что стырила ключи от отцовской машины. Она произнесла в трубку:
— Фамилия? Кензи. Да. Первая буква — Ка, как в слове «кенгуру». Имя — Энджи.
Уже в номере я спросил:
— Ты предпочитаешь, чтобы я звал тебя Энджи? Или Доминик?
— Вопрос в том, что ты предпочитаешь?
— Мне обе нравятся.
— Ну, значит, и разницы никакой нет.
— Слушай.
— Да?
— А как мы разнесем постель в щепки с этой тумбочки?
— И правда. Держишь меня?
— Держу.
Позже, когда мы дремали под аккомпанемент далеких гудков и шума шоссе в десяти этажах под нами, Энджи, подперев голову рукой и глядя на меня, сказала:
— Сумасшедшая была идея.
— Ага.
— Оно нам вообще по деньгам?
Ответ она знала и сама, но я все равно его озвучил:
— Наверное, нет.
— Черт. — Взгляд ее упал на тончайшие белоснежные простыни.
Я тронул ее за плечо:
— Время от времени нам все-таки надо отдыхать. Да и «Д и С» практически гарантировали, что после этого задания возьмут меня на постоянную работу.
Она снова взглянула на меня:
— «Практически» еще не гарантия.
— Знаю.
— Они этой сраной постоянной работой у тебя перед носом машут уже слишком…
— Знаю.
— …слишком долго. Нельзя так.
— Знаю, что нельзя. Но выбора у меня особого нет.
Она скривилась:
— А что, если они так и не предложат тебе ничего стоящего?
Я пожал плечами:
— Не знаю.
— У нас денег почти не осталось.
— Знаю.
— И скоро за страховку надо взнос платить.
— Знаю.
— Что ты заладил одно и то же? Больше сказать нечего?
Я понял, что стиснул зубы так сильно, что еще немного — и они начали бы крошиться.
— Я молча терплю, Эндж, и соглашаюсь на паршивую работу на не так чтобы очень уж приятную фирму, чтобы когда-нибудь они взяли меня в штат, и тогда мы получим и страховку, и льготы, и оплачиваемый отпуск. Мне это все нравится не больше, чем тебе, но, пока ты не закончишь учебу и не найдешь работу, я не знаю, что еще я могу сказать или, блин, сделать, чтобы изменить ситуацию к лучшему.
И она, и я сделали глубокий вдох. Лица наши раскраснелись — самую малость. Стены начали давить — самую малость.
— Ну, я просто говорю, — тихо произнесла она.
С минуту я глядел в окно и чувствовал, как страх и стресс последней пары лет копошатся внутри черепа и заставляют сердце колотиться все сильнее.
Наконец я сказал:
— Лучшего варианта я пока не вижу. Если «Дюхамел-Стэндифорд» по-прежнему будут держать эту морковку у меня перед носом, вот тогда — да, мне придется пересмотреть свое отношение к тому, чем я сейчас занимаюсь. Будем надеяться, они окажутся умнее.
— Ладно, — медленно выдохнула она.
— Взгляни на дело с другой стороны, — сказал я. — В плане долгов мы в такой глубокой жопе, что деньги, потраченные на этот номер, все равно что песчинка в пустыне.
Она легонько стукнула пальцами мне по груди:
— Какой ты заботливый. Утешил, блин.
— Ну так я вообще отличный парень. Ты не знала?
— Знала, знала. — Она закинула ногу поверх моей.
— Пф, — фыркнул я.
Снаружи гудели машины — еще настойчивее, чем прежде. Я представил себе пробку под окнами. Никакого движения, ни намека на движение. Я сказал:
— Выедем сейчас или выедем через час, до дома все равно доберемся в то же время.
— И что ты предлагаешь?
— Кое-что крайне, крайне постыдное.
Одним движением она оказалась на мне:
— Ну, сиделку мы наняли до полвосьмого.
— Времени полно.
Она наклонила голову, коснувшись своим лбом моего. Я поцеловал ее. Это был один из тех поцелуев, какие мы принимали за должное всего несколько лет назад — долгий, неторопливый. Когда мы прервались, она сделала глубокий вдох и снова склонилась ко мне. Еще один поцелуй, такой же долгий, такой же неторопливый. Энджи сказала:
— Давай еще дюжину таких же…
— О’кей.
— А потом еще немножко того, чем мы занимались час назад…
— Неплохо было, а?
— А затем долгий горячий душ…
— Я только за.
— А потом поедем домой, к дочке.
— Договорились.
В три ночи меня разбудил телефонный звонок.
— Помнишь меня? — спросил женский голос.
— Чего? — ответил я, еще толком не проснувшись. Взглянул на определитель — звонили с частного номера.
— Один раз ты ее нашел. Поищи опять.
— Слушайте, вы вообще кто?
— За тобой должок, — просочилось из трубки.
— Проспись, а? — сказал я. — До свидания.
— За тобой должок, — повторила женщина. И бросила трубку.
Утром я уже не был уверен, не приснился ли мне этот звонок. Но даже если не приснился, мне уже трудно было сообразить, этой ночью он раздался или предыдущей. Я подумал и решил, что к завтрашнему дню наверняка забуду о нем вообще.
По дороге к метро я выпил кофе. Грязное небо с драными облаками нависало над головой, в канализационных стоках шуршали серые хрупкие листья, которые сгниют с первым же снегом. Деревья по обе стороны Кресент-авеню стояли с голыми ветвями, и холодный ветер с океана проникал под одежду. Станция метро располагалась между концом Кресент-авеню и бухтой. Ведущая на платформу лестница уже была забита людьми, однако я все равно заметил в толпе лицо, которое надеялся никогда больше не увидеть. Усталое, изрезанное морщинами лицо женщины, которую удача всю жизнь обходила стороной. Когда я подошел поближе, она попыталась улыбнуться и приветственно махнула рукой.