— А как ты домой доберешься?
Я прикоснулся рукой к ее щеке, думая, как невероятно мне повезло, что я встретил ее, женился на ней и у нас родилась дочь.
— Ты можешь припомнить хоть один случай, когда я не смог добраться туда, куда мне надо?
— Ты — просто образец самостоятельности. — Она покачала головой. По щекам у нее уже лились слезы. — Хотя мы с дочкой потихоньку стараемся тебя от нее отучить.
— Я заметил.
— Да?
— Да.
Она обняла меня с такой силой, словно тонула в Атлантическом океане, а я был ее единственной надеждой на спасение.
Мы обошли дом и приблизились к джипу. Я отдал ей ключи. Она села в машину. Мы еще с минуту пристально смотрели друг на друга. Потом я отступил назад. Энджи запустила двигатель и взглянула на меня через стекло.
— Как так получается, что они могут найти нашу дочь в Джорджии, но не способны отыскать шестнадцатилетнюю девчонку в Массачусетсе?
— Хороший вопрос.
— Шестнадцатилетняя девчонка с младенцем на руках. В городке, где населения не больше двух тысяч человек?
— Иногда лучший камуфляж — это прятаться у всех на виду.
— Знаешь, если чуешь вонь, значит, где-то что-то протухло.
Я кивнул.
Она послала мне воздушный поцелуй.
— Когда увидишься с Габби, — попросил я, — сфотографируй ее и вышли мне фотографию.
— С удовольствием. — Она посмотрела на дом. — Не представляю, как я могла всем этим заниматься целых пятнадцать лет. И не представляю, как ты можешь это продолжать.
— Я предпочитаю об этом не думать.
Она улыбнулась:
— Брось заливать.
Я вернулся в дом. Дре сидел на диване и смотрел телевизор. Барбара Уолтерс с подругами обсуждали с Элом Гором проблему глобального потепления. Безмозглая блондинка с выпирающими, как у узницы концлагеря, ключицами требовала прокомментировать научную статью, в которой утверждалось, что в повышении температуры на земном шаре виноват коровий метеоризм. Эл улыбался. Он производил впечатление человека, с радостью сменившего бы свое пребывание в этой студии на процедуру колоноскопии, совмещенную с удалением зубного нерва. У меня загудел мобильник. Опять неопределившийся номер.
— Ефим звонит, — сказал я.
Дре выпрямился на диване.
— Он у меня.
— Что?
— Крест. — Он ухмыльнулся, как мальчишка. Полез к себе под футболку и вытянул кожаный шнур, на котором болтался толстый крест черного цвета. — Он у меня, детка. Можешь сказать Ефиму…
Я жестом велел ему замолчать и поднес телефон к уху.
— Привет, Патрик, паскуда.
Я улыбнулся:
— Привет, Ефим.
— Молодец я, да? Запомнил твою «паскуду».
— Молодец.
— Крест нашел?
Крест висел на груди у Дре. Черный, размером с мою ладонь.
— У меня твой крест.
Дре поднял вверх два оттопыренных больших пальца и расплылся в идиотической улыбке.
— Когда встретимся? Езжай в Грейт-Вудс.
— Куда?
— В Грейт-Вудс, говорю. Он же Твитер-сентер. Погоди секунду. — Я слышал, как он накрыл трубку ладонью и с кем-то заговорил. — Мне тут сказали, он больше не называется Грейт-Вудс или Твитер-сентер. Теперь он называется… Чего? Подожди секунду, Патрик.
— Комкаст-сентер, — сказал я.
— Он теперь называется Комкаст-сентер, — сказал Ефим. — Знаешь, где это?
— Знаю. Сейчас он закрыт. Не сезон.
— Поэтому нам никто не помешает. Поезжай к восточным воротам. Там будет вход. Встретимся около главной сцены.
— Когда?
— Через четыре часа. Захвати крест.
— А ты захвати Софи.
— Значит, ты и младенца принесешь?
— Пока что у меня на руках только крест.
— Говенная сделка получается, чувак.
— Другой не будет. Если хочешь, чтобы к вечеру субботы у Кирилла был крест…
— Тогда доктора привози.
Я посмотрел на Дре. Он то и дело сам себе улыбался и подхихикивал. Явно без медикаментов тут не обошлось.
— А кто сказал, что я знаю, где он?
Ефим вздохнул:
— Ты слишком умный, чтобы не знать, что мы знаем больше, чем говорим, что знаем.
Мне понадобилось не меньше секунды, чтобы постичь смысл произнесенных им слов.
— Мы?
— Я. Павел. Мы. А ты — часть плана, про который тебе пока знать не обязательно.
— Да неужели?
— Ага. Я играю в ее игру, а ты играешь в мою. Привози доктора.
— Зачем?
— Хочу ему кое-что сообщить. Лично.
— Мм… — протянул я. — Не уверен, что мне это нравится.
— Чувак, не беспокойся. Убивать его я не буду. Он мне нужен. Просто хочу ему лично объяснить, что мне очень хочется, чтобы он вернулся на работу. Так что захвати его с собой.
— Я у него спрошу.
— О’кей, — сказал Ефим. — До скорого. — И положил трубку.
Дре убрал крест назад под свитер, но я успел его рассмотреть. Попадись он мне в антикварной лавке, я предположил бы, что цена ему — пятьдесят долларов, не больше. Крест был из черного оникса, православный, с надписями на латыни сверху и снизу. В центре, над небольшим выступом, очевидно символизировавшим Голгофу, был выгравирован еще один крест с копьем и губкой.
— Что-то этот крест не похож на вещь, ради которой убили столько народу, — сказал Дре, запихивая крест под футболку.
— Большинство вещей, ради которых люди готовы убивать друг друга, выглядит не слишком впечатляюще.
— Но только не для тех, кто совершает эти убийства.
Я протянул руку:
— Почему бы тебе не отдать его мне?
Он улыбнулся во весь рот:
— Хрена лысого.
— Я серьезно.
— И я серьезно. — Он выпучил на меня глаза.
— Я не шучу. Я заберу его и обменяю. Какой тебе смысл рисковать своей задницей, особенно с такими типами, Дре?
Его улыбка стала еще шире.
— Ищи дураков. Можешь сколько хочешь строить из себя рыцаря в сияющих доспехах. Я на такие штучки не ведусь. Ты такой же, как все. Только и ждешь, как бы захапать крест себе. Он стоит столько же, сколько картины Ван Гога. Ты подумаешь, что надо бы поступить по справедливости, а потом будешь прикидывать, кому бы его толкнуть.