Теперь у Амануллы-хана были развязаны руки. Избавившись от английской напасти, он, верный новым союзническим обязательствам, двинул своих нукеров в Советский Туркестан. Однако вчерашние колонизаторы, угнетатели и каратели оказались чересчур уж самонадеянными. Афганский эмир собирался участвовать в большой интриге не как сателлит Короны, а как вполне самостоятельный игрок.
Все дело в том, что он был сторонником так называемой «великоафганской доктрины», которую постоянно культивировала в сознании молодого правителя его мать Улья Хазрат, властная и могущественная женщина, возглавляющая одну из влиятельных группировок в придворном окружении сначала мужа, а затем и сына. Суть ее сводилась к отторжению от Туркестана Хивинского и Бухарского ханств и созданию на Среднем Востоке сильного суннитского государства, влияющего на положение дел в странах-соседях.
Именно с этой целью Амануллой-ханом и был предпринят стремительный бросок его конницы на Мерв, взятие и утверждение в котором означало, что половина пути к намеченной цели им успешно преодолена.
* * *
В том октябре воды тысячекилометрового Муграба, бурно сбегающие с северного склона хребта Сефид-кух на пустынную равнину Каракумов, где терялись в песках, были красными от крови. Одноименный оазис в его верхнем течении с городами Мерв и Байрам-Али атаковал большой конный отряд Амануллы-хана, пришедший на подмогу местным басмаческим бандам.
С нравственной точки зрения это был вероломный поступок, поскольку Афганистан и Советскую Россию вот уже полгода связывал договор о взаимном дипломатическом признании, который собственноручно скрепил своей подписью кабульский эмир.
Появление его всадников встретило ожесточенное сопротивление еще на дальних подступах к Мерву, едва только те пересекли границу Муграбского оазиса. Наиболее отчаянно члены совета и до полуроты красногвардейцев — всего человек восемьдесят — оборонялись, скрываясь в развалинах средневекового городища Абдалла-хан-Кала. Стреляющие из руин только за первые пятнадцать минут боя сразили наповал более пятидесяти нукеров Амануллы. Остальные отступили либо двинулись в обход, остановившись на почтительном расстоянии от полуразрушенных стен Калы. Большевики, невзирая на свою малочисленность, заняли в городище круговую оборону и огрызались пулеметным огнем во все стороны.
Эмир был молод и горяч и не собирался уступать своим обидчикам. Собравшись с духом, он велел своему отряду спешиться и попытаться приблизиться к валам крепости ползком и перебежками. Такая тактика была не по душе правоверному мусульманину, каковым считал себя амбициозный афганский правитель. Сам он не раз говорил о том, что негоже воину Аллаха ползать по земле, уподобившись презренному гаду, что его удел — победить или погибнуть за веру в открытом бою, восседая на лихом скакуне. Но если бы Аманулла-хан сейчас не принял такого решения, то все его джигиты полегли бы здесь, не добравшись до конечной точки своей военной экспедиции — Мерва, расположенного в тридцати километрах к северу от места начавшегося боя. Это было просто необходимо с военно-стратегической точки зрения и являлось доказательством решимости и состоятельности Амануллы в борьбе за создание Исламской Центрально-Азиатской федерации для его собратьев — бухарского и хивинского эмиров.
Нукеры, уложенные в несколько линий, с трудом преодолевая вязкий песок Каракумов, медленно приближались к осыпавшимся от времени бастионам Абдалла-хан-Калы. В прорехах между старыми стенами крепости мелькали тени перебегающих от позиции к позиции красногвардейцев. Они уже были на расстоянии прицельного пистолетного выстрела. Аманулла-хан, встав во весь рост, пытался увлечь своих воинов в атаку, несколько раз выстрелил из маузера в сторону большого пролома в стене и выкрикнул: «Аллах акбар!», увлекая своих воинов в последнюю решающую атаку.
Видимо, он был рожден в рубашке. Стенной пролом тут же огрызнулся свинцовой очередью из пулемета. Несколько моджахедов, поднявшихся вслед за эмиром, были скошены ею, как сорная пустынная трава внезапно налетевшим суховеем. Все остальные вновь залегли, но Аманулла оставался стоять в оцепенении. Развалины Абдалла-хан-Калы смолкли. Много времени спустя молодой афганский правитель поймет, что это произошло не случайно. И если бы не некий высший политический интерес, то быть ему похороненным в неприветливых песках под Мервом согласно мусульманскому обычаю уже на следующий день. Но тогда, в суматохе штурма, ни он сам, ни никто другой не придали этой паузе ни малейшего значения. Этих драгоценных мгновений хватило для того, чтобы телохранитель будущего падишаха по прозвищу Урус-Кяфир навалился на него всем телом и просто-таки пригвоздил к земле. Луч мощного сигнального фонаря, проделав серебристую дорожку от одной из башен древнего города, осветил позиции наступающих и запечатлел как раз этот момент. Как только Аманулла богатырским броском был зарыт головою в песок, сразу три пулеметные точки стали поливать воинство эмира свинцовым дождем. На переднем крае атаки то там, то здесь вскрикивали и картинно переворачивались на спины застигнутые пулями моджахеды. Было много убитых и раненых.
Урус-Кяфир, в свою очередь, волок по песку Амануллу, все еще не вышедшего из состояния оцепенения, подальше от линии огня.
— Повелитель! — кричал он ему в самое ухо, но создавалось впечатление, что тот плохо слышал его. — Вели нукерам отступать. Толку от этого штурма никакого. У безбожников здесь отличная позиция. Только людей зря положим. Без пищи и воды эти большевистские собаки сами скоро сдохнут в песках.
Настоятельную просьбу пришлось повторить несколько раз, прежде чем эмир смог на нее должным образом отреагировать. Он приказал своему векилю Джамоледдину скомандовать отход, сопроводив свои слова вялым взмахом руки. Казалось, он вот-вот лишится чувств.
Афганцы, еще минуту назад готовые отдать жизнь за Аллаха и своего господина Амануллу, дружно повернули к бастионам Абдалла-хан-Калы свои зады и поползли за бархан, где стояли стреноженными их кони. Подниматься на ноги боялись, опасаясь выстрелов в спину. Но как только началось отступление, стрельба со стороны руин прекратилась. Пустыня наполнилась радостным гулом. Никто не хотел умирать. Луч осветительного фонаря вновь заиграл на башне одного из бастионов крепости. Он то и дело выдергивал из ночного мрака контур стоявшего на крепостном выступе комиссара Якова Мелькумова в кожаной тужурке и в своем неизменном пенсне на самом кончике носа. То и дело набегавший на его лицо свет фонаря, отражаясь от окуляров, пускал зайчики во мглу пустыни. Оглянувшись напоследок назад, Урус-Кяфир, в прежней своей жизни штабс-ротмистр Александр Петрович Бекович-Черкасский, а впоследствии специальный агент ВЧК Василий Дурманов, смог разглядеть его ладную фигуру и такой знакомый ему блеск очков.
«Слава богу, жив и здоров», — подумал он.
И тут же поймал на себе злобный взгляд векиля.
«Проклятый Урус-Кяфир! — думал в этот момент Джамоледдин. — Второй раз на моих глазах он спасает нашего хозяина».
* * *
Полчаса спустя конница эмира вновь направилась к Мерву. К тому моменту, как она вошла в город, советские части уже оставили его, двинувшись на северо-восток оазиса. Вокруг грабили басмачи. Не особо чтя заветы пророка Магомета, они опустошали дома единоверцев, простых дехкан, жгли и убивали. Река Муграб уносила на север, в пески Каракумов, где уходила под землю, тела десятков жертв начавшейся резни. Воины Амануллы, желая показать свою силу и то, кто вскоре будет главным на этой земле, вступали в короткие стычки с бандитами, в результате которых погибло около двухсот человек с обеих сторон.