Вертолёт, даже разбившийся, выглядел более чем внушительно. Из брюхатого корпуса, как лепестки гигантской высохшей металлической ромашки, торчали лопасти винта. Огромный жёлтый бак для горючего наполовину высунулся в пробоину фюзеляжа. Одно из шасси оторвалось и торчало, будто воткнутый в тундру флаг, в тридцати метрах от машины.
Я брёл прямо к вертолёту и физически ощущал тишину. Ту самую, которая уже посетила нас прошлой ночью – когда Зим и пастухи-оленеводы впятером истребили наших преследователей. И здесь была точно такая же тишина. Только я уже не ждал, когда придут и возьмут меня тёпленького, а прямо шёл к врагам.
На первого из них я натолкнулся сразу возле ручья. Молодой парень, лет двадцати пяти, опускал в воду всё лицо, видимо, желая остудить его от комариных укусов, потом поднимал голову и отфыркивался как тюлень. Был он брит наголо, с мощными развитыми плечами.
– Эй, парень, – слабо позвал его я, – здесь есть кто-нибудь? Поесть дайте!
Он мгновенно вскочил на ноги и развернулся ко мне. Только тут я увидал лежащий рядом с ним автомат.
– Эй, – хрипло и угрожающе спросил он меня, – ты хто?
– С вертолёта… Разбился… – слабо сказал я и опустился на кочку.
– Ты хто? – парень набычившись двинулся на меня и заорал через плечо: – Дывись, Мыкола, у нас гости!
Из-за соседнего куста появился ещё один здоровенный парень – в тельняшке и камуфляжных брюках, чуть пониже и постарше первого.
– Точно, гости? Откуда нарисовался, такой красивенький? Москвич?
– Точно… Москвич… Шёл с местным… Он сказал – к людям… Шли три дня. Он бросил меня. У вас от комаров мази нет?
– От комаров? – с улыбкой и дружелюбно сказал молодой. – От комаров мази у нас нет.
И ударил меня в солнечное сплетение.
Я лежал возле разведённого солдатами костерка.
– Так ты, значит, не знаешь, где твой корешок подевался? – продолжал меня спрашивать молодой парень мерзким дружелюбным голосом, от которого мурашки ползли по коже. «Видимо, бывший мент», – подумал я. Почему-то некоторые менты очень быстро перенимают у блатных их повадки и манеру говорить – до такой степени, пока сами не становятся похожими на них так, что разницу установить очень трудно.
– Ушёл он. Узнал, где самолёт, и ушёл, – просипел я, еле ворочая языком, – молодой уже успел, держа меня за уши, несколько раз ударить коленом в лицо. Просто так, для собственного удовольствия, как делают это солдаты в армии.
– Ага! А ты, значит, знаешь, где самолёт? – включился в беседу второй, с интересом наблюдавший за действиями своего напарника.
– Да! Да! Знаю! Не бейте меня, там всем достанется!
– Ну-ка, подробнее с этого места. – Молодой плеснул мне на одежду кипятка из чайника. Я взвыл и постарался отползти от костра – руки и ноги у меня были связаны.
– Ты не боись, это – на одежду, так ещё заживёт. – Молодой амбал продолжал вести себя так же дружелюбно. – А вот это… – Он неторопливо налил в чайник свежей воды и пристроил его над огнём – пойдёт на яйца. Яйца сварятся – ты уже не мужик будешь. Ну, а если дальше кобениться станешь… На мёртвых вообще не заживает ничего.
– Погоди, Толя, – вмешался старший. – А других людей ты в тайге не встречал?
– Какие тут люди-и-и, – я заплакал, и это далось мне совсем легко, – здесь тайга, не-е-ету людей! Я к вам пришёл, а вы-ы-ы! Фа-а-шисты!
Я тут же получил пинок в пах от молодого.
– Стоп, Толя, – снова вмешался старший. – Доложить надо.
Он вытащил из кармана такую же телефонную трубку, какая была у Зима и у наших преследователей, развернул антенну, поколдовал кнопочками и начал говорить:
– Товарищ Гаврюшин? Так точно, на связь не выходили. Тут пришёл один. Да, из тех. Москвич. Говорит, бросил его местный. Говорит, к самолёту пошёл. Да, говорит, знает. Так точно, через час. Зажжём фальшфейер. Вас понял, конец связи.
– Всё, Толян, кончай ласкать сладенького, – обратился он к «молодому». – Сказано не трогать и глаз не спускать – вертушка уже раскрутилась, через час здесь будет. С зондеркомандой. После них, – сказал старший, которого, судя по всему, звали Николаем, – тебе Толян лучшим другом покажется.
– А-а-а-а, – заорал вдруг «лучший друг» Толик и всей тяжёлой тушей навалился на меня.
Признаться, в тот момент я решил, что садист Анатолий решил меня напоследок изнасиловать, но тут его тело сползло с меня, и я увидел Егора и Илью, которые деловито перематывали ему руки сверхпрочным скотчем, найденным в вещмешках наших прежних противников.
Зим стоял над телом старшего наряда и тщательно материл Илью:
– Илюха, балбес, ты что творишь? Кто так прикладом бьёт – как дубиной, дурака кусок! Череп ему разбил-то, фуй с ним, нам он ни с черепом, ни без черепа не нужен. А приклад-то треснуть может! Это самая хрупкая часть в ружье, идиот, понимаешь? Есть даже пословица такая – стреляет ствол, попадает ложа. А ты ей – как дубцом. Нехорошо, понимаешь! Тебе ж хорошая вещь досталась, а ты к ней – без уважения! Прикладом бьют так… – И тут Зим точным скользящим ударом тюкнул уже мёртвого человека прикладом своего карабина чуть ниже уха.
– Зим, – прошепелявил я, – они вертолёт вызвали. Через час будет.
– Да слышал я, – досадливо отмахнулся Зим. – Я ж чуть дальше тебя был, только с другой стороны. Если это наши элитные части, то спаси Бог Россию – такие нам Родину защитят.
Анатолий пришёл в себя и начал ругаться.
– Нужен он нам? – брезгливо спросил Егор.
– Он? – удивлённо поднял брови Зим. – На фуя? У него, и так понятно, мозгов, как у песца.
– Придёт, придёт Малюта с бригадой… – Толян извивался всем телом по мху, не пытаясь освободиться, а скорее из-за переполняющей его ненависти. – Вас на ремни порежем, сушиться развесим! Собственную печень глотать будете, а мы в глазах ваших – пальцами ковыряться! Яйца ваши вам в глотку забьём…
– Егор, – Зим ткнул пальцем вниз, – выключи магнитофон.
– Совсем?
– Совсем.
И Егор Тяньги, старший пастух рода Тяньги, уже триста лет кочующих на Слепагае, деловито нагнулся к Анатолию, вынул из ножен простой столовый нож с деревянной рукояткой и ловко перерезал ему горло – да так, что далеко брызнувшая из артерии кровь даже не попала на сапоги.
– Вот так надо, – сказал Егор пастушатам. – А то ты, Илья, оленей режешь – всегда пачкаешься. И приклад чуть не сломал. Ещё учить и учить тебя надо. А то род опозоришь.
Первыми услыхали геликоптер, как и следовало ожидать, пастухи. Со стороны синеющих вершин Хребта раздалось тоненькое жужжание – постепенно усиливающееся и наконец перерастающее в басовито гудящий рёв, наполнивший ущелье Слепагая. Грохот турбовинтовой установки заполнял всё вокруг, и я, несмотря на то, что был готов к происходящему, невольно завертел головой вокруг, ожидая увидеть машину, садящуюся прямо на наши головы. На самом деле звук машины, многократно усиленный стенами каньона, опережал её километров на пять, и в итоге вырвавшийся из каменной теснины вертолёт стал лишь материальным воплощением издаваемого им громового рокота.