Панкратов закаменел лицом, ответил:
– Для меня это излишняя информация.
– Верно. Так ты предлагаешь подержать Дронова на поводке?
– Это единственный способ нащупать тех, кто за ним. Нам не нужны осложнения по Покровску. Вы полагаете, нам их не смогут устроить?
– Смогут. – Филин закрыл глаза, устало помассировал веки. – Но не успеют.
– События начнутся так скоро?
– Завтра.
– Значит, ликвидация?
– Да. Убери его. Постарайся чисто. Твой человечек, тот, что приставлен к Дронову, тяжел на руку?
Панкратов кивнул.
– Лучше, если он сотрет этого супермена сегодня. Нет человека – нет проблемы.
– Лучше ночью?
– Да.
– Есть.
Филин остался один. Сидел за столом неподвижно, прикрыв веки, словно даже неяркий свет зеленой лампы мешал ему. Взял фото Дронова, подержал на весу, разглядывая карточку. Встал, подошел к сейфу, открыл. Выложил на стол несколько десятков фотографий известных политиков, министров, губернаторов, парламентариев, банкиров. Разложил ведомый только ему пасьянс. Полюбовался работой. Бросил на стол фото Дронова. Снова раскидал карточки, в другом порядке. Посмотрел на новый расклад. Усмехнулся. Открыл выдвижной ящик стола, достал оттуда фотопортреты премьера, президента, четверых ведущих российских политиков; отдельно – фотографии двоих могущественных олигархов, имена которых связывались с группами крупнейших банковских холдингов и наиболее скандальных правительственных фигурантов. Перемешал «карты». Разложил снова. Долго рассматривал собственное «произведение», благоговейно, чуть склонив голову набок, словно это была картина работы старого мастера. Улыбка скривила губы Филина, одним движением он перевернул нескольких улыбающихся политиков лицом вниз, к столу…
Вот так. Они думают, что сейчас они на коне, в зените карьеры, блеска, богатства, славы. Но всем отмерен свой срок. Всем.
Встал, закурил, походил какое-то время по комнате, вернулся к столу. Задумчиво потер подбородок, чуть поколебавшись, перевернул еще одно фото лицом вниз. Посмотрел на разложенный пасьянс, как на вполне законченное произведение.
Фото Дронова лежало в стороне от этого властно-олигархического Олимпа и казалось на гладкой черной поверхности стола совершенно лишним. Губы Филина в который раз за вечер искривились в змеистой усмешке; одним щелчком пальца он отправил фотографию Дронова в ящик стола и задвинул его. Аккуратно сложил остальные, будто колоду карт, и небрежно бросил на полку сейфа.
Вернулся к креслу, сел, расслабился. Завтра в этой стране поменяется все. Даже время. А граждане… Да какие к черту граждане – просто обезумевшие от страха овцы! – будут метаться в поисках пропитания, движимые кто – страхом голода и войны, кто – алчностью, кто – завистью, кто – отчаянием… Ну что ж… Такая у овец доля: быть пищей волков.
Все же в той подпольной забегаловке я здорово набрался! После детального шмона орлы-омоновцы передали нас с рук на руки дежурным вертухаям изолятора временного содержания, те распихали нас с Бедным Юриком по разным клеткам; философствовать стало не с кем, да и незачем; я завалился на нары и заснул.
Мне снилось небо. Оно было очень высоким и блеклым, как выцветшие глаза старца. Солнце повисло где-то посередине и нещадно жгло лицо и руки. Я же старался с помощью ножа и саперной лопатки вгрызться как можно глубже в неподатливый каменистый склон. Отступать было некуда – позади почти отвесный обрыв. Радовало лишь одно: духи не могли обойти нас.
Солнце слепило. Я рассматривал склон сквозь вороненую прорезь прицела пулемета Калашникова и не видел ничего. Коричневые камни, коричневая пыль. Фигурки врагов копошились где-то далеко внизу, до-стать их я не мог, и это вызывало во мне бессильную ярость. Единственное, что ее сглаживало, – так это то, что они все же подойдут ближе. Не смо-гут не подойти. И тогда я уйду не один. Сумею прихватить с собой пару-тройку духов. А если повезет, то больше.
Коричневые фигурки задвигались по коричневому склону. Нервы у них оказались послабее: родные «ка-лаши» в их руках затявкали короткими неприцельными очередями. Бодрили они себя так, что ли? Я жалел, что у нас не осталось ни одной снайперской винтовки. Только пулемет и четыре автомата. На четверых. Шестеро ребят остались лежать там внизу, на склоне, сраженные тяжелыми пулями.
Мы шли выставлять засаду, когда горы вдруг ожили огнем. Огрызаясь короткими очередями, мы ринулись вперед и вверх, используя редкие камни как укрытия. Сереге Мазуру перебило позвоночник. Он выпростал два шприца обезболивающего и остался со снайпер-ской винтовкой лежать под прикрытием небольшой плотной насыпи. Только повернулся к нам и сказал: «Выберетесь – маме напишите, что сразу. Пулей в голову». Глаза его были белыми от боли и ярости. Его винтовка заработала, прикрывая наш отход огнем.
Мы сумели оторваться. Духи не спешили. Они знали про обрыв. Серега сдерживал их, пока мог. Пока сквозь густые пулеметные очереди мы не услышали короткий рявк гранатомета.
Мы достигли насыпи на окраине обрыва и закрепились. Коля Михайлов сумел связаться с базой и вызвать вертушки. Теперь нужно было продержаться хотя бы полчаса. Или час.
Мы шли на караван; вместо этого напоролись сами. Вернее, даже не напоролись: ожидали именно нас, вы-брав и место, и время, зная маршрут передвижения группы. А его знали, кроме убитого первым выстрелом Вали Хроменкова, только командир спецподразделения и здешний штабной особист, с которым координировалась операция по уничтожению каравана. Выжить было необходимо хотя бы для того, чтобы выявить пре-дателя – и тем спасти ребят. Через три дня на караваны должны были выйти другие группы.
Духи окружали широким полукольцом. Они были профессионалы войны. Сейчас они обложат нас, как волков, и откроют перекрестный беглый огонь. Тогда придется несладко. Вернее, совсем плохо. Мы знали, что полчаса реального боя – это очень много. Но ничего другого, кроме как драться и ждать, нам не оставалось. Мы были готовы драться. Столько, сколько нужно.
Коричневые фигурки приближались, примеривались к расстоянию; автоматные пули выбивали каменные фонтанчики все ближе от нашего хлипкого укрытия. Андрей Кленов посмотрел на меня: пора.
Я поймал в прорезь прицела небольшой камень, взял упреждение, замер. Я ждал, когда пройдет очередь справа, дух вынырнет из-за камня под прикрытием огня, чтобы перебежать к другому, чуть ближе. Сейчас для меня не существовало ничего, кроме расплывающегося каменного силуэта в прорези прицела. Я взял упреждение в две фигуры и замер, став частью оружия. Пули засвистели над головой, я вжал приклад в плечо и плавно повел спусковой крючок. Душман выскочил прямо под очередь; его разрубило пополам, он упал навзничь и замер.
Я об этом уже не думал. Началась работа. Хорошему пулеметчику необходимо уметь три вещи: отражать непосредственную угрозу, то есть успеть поразить то-го противника, что уже пристрелялся и может сделать прицельный, точный выстрел. Быстро снимать тех, кто зазевался и подставился. И наконец, постоянно видеть все поле боя, чтобы оценить степень реальности и непосредственности угрозы с той или иной стороны.