А лицо сержанта-семьянина все каменело. Он еще раз окинул меня рассеянным, даже слишком рассеянным взглядом… Служивый задумчиво мял водитель-ские корочки Ольги Фроловой, а я пытался постичь ход его мыслей. Кусочек лакомый, нечего сказать! Сеструха известного бизнесмена-авторитета, сидящего в домзаке в Германии, рядом с бежавшим из местного узилища убийцей! Красиво, добротно, хорошо!
В том, что меня он признал, сомнений уже не было: проскользнуло в глазах нечто, пусть на мгновение, словно он увидел вживе Евгения Петросяна, готов был расплыться в улыбке, да врожденная аристократическая деликатность не позволила лезть к любимцу публики с возгласами и слюнявыми поцелуями.
– Возьмите. – Сержант протянул ксиву милой Ольге, даже забыв для достоверности попросить взятку. – Можете ехать. – И застыл столбом с непроницаемой мордой лица, вместо того чтобы, как следует по неписаному протоколу, вразвалочку заперемещаться к автоматчикам на обочину.
Ага! Поворачиваться спиной ко мне он просто-напросто боится; а это означает, и чваниться не станет, постарается отправить восвояси, надеясь, что клиенты ничего не заподозрили. Скажем, позволит нам загрузиться в дорогущий иноземный драндулет и – велит бойцам-ореликам шмальнуть навскидочку по отъезжающим особо опасным супостатам! Нет, понятно, по колесам, но «калашников» машинка хотя и простая, а все же требующая в обращении опыта, сноровки и пристрелки. А в том, что пятнистым паренькам удалось вдоволь натешиться с автоматами на полигоне, я что-то здорово сомневаюсь. Куда ни кинь, всюду клин.
Мыслишки мои скакали бестолково, аки беспородные горбунки по дорожкам аристократического ипподрома, да и думать я более не хотел. Ребятишки с автоматами – в пяти шагах от меня. Смертоносные машинки болтаются у одного на плече, у другого на пузе, но стволом вниз. Скорее всего патронов в стволах нет. Хотя на «скорее всего» рассчитывать глупо, но надеяться можно.
Сержант отошел-таки на шажок и собрался все же развернуться и, зажав страх в кулак, мирно и неспешно потопать к автоматчикам на обочине. Пора.
Удар снизу в подбородок! Не дожидаясь, пока гаишник завалится на спину, как щелчком сбитый с веточки жук, прыжком рванул к солдатикам. Наличие оружия их подвело: вместо того чтобы лезть в рукопашку, один бестолково вытягивал автомат из-за спины, другой неловко дернул ремень так, что ствол уперся в белый свет, и нервически задергал затвор…
Я ударил коряво, но сильно: ближайшего кулаком в переносицу, того, что чуть поодаль, ногой в бедро. Выхватил из кармана пистолет, мигом наклонился, приставил ствол к черепу, чтобы не вздумал геройствовать, и, сдернув автомат с плеча, зажал в своей пролетарской руке, эффектно щелкнув затвором. Наставил ствол пистолета на водителя в машине; тот вскинулся было, да, разглядев направленное на него оружие, послушно уложил руки на баранку: дескать, мое дело шоферское. Глянул на нечто лежащее на сиденье, лицо его малость обмякло, но особливо не обеспокоился. Понятное дело, с поправкой на то, что абсолютно спокойных людей под направленным на них оружием я не видел никогда. И сам к ним не отношусь.
Я тем временем упер ствол трофейного «калаша» в спину получившего по носу солдатика:
– Аккуратно, за ремень, снял оружие и положил на землю. И пять шагов назад. В темпе.
Ни о каком сопротивлении он не помышлял: только поднялся на четвереньки, зажимая кровящий нос обеими руками; автомат бесполезной железкой так и остался болтаться на шее. Парень все выполнил в точности: никому неохота класть голову на срочной службе да на чужой войне! И не важно, что война мечется на просторах родной страны уже который год, – для этих пацанчиков, что в школу пошли с введением антиалкогольного указа, и эта война – чужая! Почти как страна, держащая их то ли за нелюбимых пасынков, то ли – за пушечное мясо… А другой они и не знали.
Получивший первым «по бороде» сержант замычал нечто нечленораздельное, перевернулся на пузо и попытался привстать на четвереньки; я добавил ногой, и он упал ничком.
– Ты сошел с ума! – взвизгнула тут Ольга, глядя на меня расширенными от ужаса зрачками.
Пояснять ей весь ход моих мыслей, приведших к столь неприятным действиям, не было ни времени, ни желания.
– В машину, за руль, живо! – командным голосом рявкнул я.
Вприпрыжку (раненая нога пульсировала острой болью) дотрусил до служебного «жигуленка», ударом автомата вывел из строя рацию, с мясом выдернул блок зажигания. Гаркнул на водителя:
– Оружие!
Он кивнул на кобуру.
– Вытаскивай. Деликатно, двумя пальчиками!
Водитель передал мне ствол. На его лице не было страха. Только сожаление. Действительно, кто я для него? Явно раненый и оттого нервный обормот. Который хочет слинять, но вовсе не желает городить себе пьедестал из четырех милицейских трупов: ежу понятно, что даже при самом мораторном моратории на смертную казнь такому придурку светит шальная пуля при задержании, даже если он придет сдаваться с повинной в кандалах и с чудом уцелевшими в буре перестройки народными дружинниками.
Бросив взгляд на сиденье, я увидел знакомую мордашку. Ну да, Дронов Олег Владимирович, собствен-ной персоной. Фото с паспорта. Десятилетней давности. Молод и отчаянно хорош собой. Правоверный взгляд, плотно сжатые губы. В этом молодом волчонке узнать нынешнего небритого, избитого и отчаянного отморозка мудрено. Но сержант узнал. На свою беду. Впрочем, беда ли это?..
– В машину! – скомандовал я солдатикам. – И сержанта туда же!
Кое-как они затолкали полубеспамятного гаишника в салон. Разместились сами. Один из солдат хотел что-то спросить, но сдержался.
– Не боись, моряк мальчишку не обидит! – весело произнес я и начал быстро совершать действие, известное даже школьникам под названием: «Неполная разборка автомата». Отдельные детали я с видом сеятеля разбрасывал по кустам. Туда же отправил и магазины, надеясь, что улетят они далеко. Потом подобным варварским образом поступил и с пистолетами: сержантским и водительским.
Ольга тем временем выскочила из машины как ошпаренная, на ее лицо легла предгрозовая тень скорой истерики.
– Идиот! Козел! Придурок! Никуда не поеду, понял! Пешком пойду! Или – здесь останусь! Мочи меня с ними! Ты хоть соображаешь, что делаешь?!
Резко, дважды, наотмашь хлестанул ей по щекам, Ольга сразу осеклась, а я толкнул ее в сторону «бээмвухи»:
– В кабину! И – сидеть смирно.
Потом наклонился к служивым в салоне, произнес тихонечко, с задушевностью лихого фээсбэшного опера «глубокой внедренки» в криминальные круги:
– Ре-бя-та… Вы мне операцию срываете… Государственной важности… – И добавил еще тише и еще задушевнее: – Давайте жить дружно, а?
И – пошел к машине, в виде сувенира прихватив полосатый жезл. Поверили они мне, нет – не знаю. Но то, что разлад и сомнение в их души я внес – это точно. А большего и не требовалось.
На ходу я наспех прикрутил глушак к стволу, резко обернулся и двумя выстрелами пробил оба передних ската. Нырнул в салон, произнес вполне мирно: