– Ну и что теперь будем делать?
Ответ у меня был готов:
– Наслаждаться жизнью.
– Ты хоть понимаешь, что ты меня сжег? Спалил к чертовой бабушке? Как кусок картона под ацетиленовой горелкой, разом! Чего не сделали бывшие соратнички братца, то сотворил ты в минуту приступа неуемного суперменства! На тебя что, нападал кто-нибудь? Нет, ему характер показать надо: одному – бамс, другому – хрясь, и вот уже я в родном городе – персона нон-грата, и пожалеть и вызволить меня, бедную девушку, некому!
– Вали на серого, серый все стерпит!
– Что?
– Если будут претензии, скажешь: нехороший дядко захватил тебя, убогую и доверчивую, вместе с машиной, разумеется, изнасиловал в извращенной форме и влек по испорченности натуры на природу продолжать маньяческое дельце оставшимися тридцатью способами, еще более извращенными. Где и намеревался бросить со следами сексуального насилия на лице.
– Чего ты несешь? А почему я тогда не орала как резаная вблизи родной милиции с автоматами?
– Во-первых, скажешь: подонок был образованный, даже интеллигентный, напичкал транквилизаторами по маковку, вот и функционировала как кукла Барби с подсевшими батарейками. Сиречь неадекватно оценивая окружающую действительность. А во-вторых, боялась, и, как выяснилось, не зря: только собрала в кулак волю и возжелала взреветь белугой над округой, означенный маньяк, насильник и террорист-махинатор положил всех правоохранников рядочком, мордой вниз, и убыл.
– Складно врешь. И язык подвешен, и рукам волю даешь влегкую… Особливо в смысле по мордам прописать. Не мужчинка – Джеймс Бонд какой-то.
– Бонда в наших реалиях пристрелили бы давно, как вальдшнепа, да, нафаршировав, поджарили и схарчили. Схрумкали со всем шпиёнским оборудованием, не поперхнувшись.
– Олег, а ты, часом, не шпион?
– Угу. Сенегальский. И прибыл в Покровск выяснить технологию изготовления сосулек из дистиллированной коровьей мочи: при кариесе, бают, крепко помогает.
– Шуточки-прибауточки. Ты мне ответь серьезно на один вопрос: кто ты такой? И почему сорвался на мирных гаишников, как Рембо на косоглазых вьетнамцев? И брось свои отговорочки: грех попутал… Он многих путал, но они не стреляют навскидку в тесных квартирках с убийственным результатом и не вяжут четверых вооруженных служивых играючи, за сорок секунд… Терминатор просто!
– Да не Рембо я и не Терминатор никакой! – В сердцах хлопаю себя по здоровой ляжке. – Какой-то сопляк влегкую пропорол мне пикой ногу, ты – сшибла на машине, словно тупое полено в кегельбане, ночной патруль гонял по дворам, как шелудивого койота… Это и есть заслуженное счастье супермена?
– Олег, ты Орлова читал? «Альтиста Данилова»?
– Это про демонов, что ли?
– Про них. Помнишь, некий домовой с Даниловым там в шахматы резался?
– Смутно.
– Так вот, у меня порой возникает впечатление, что ты намеренно играешь на уровне домового, хотя можешь играть и на уровне демона. Просто пока команды не было. Или – боишься, как это у вас называется… рассекречивания?
– «Рассекречивания» чего?
– Ну, мало ли… Олег, я обещала не лезть в твои дела?
– Ага. И слова не сдержала.
– Да? Ух ты какой деликатный, елка с палкой! Ты хоть понимаешь, что спалил меня по самые уши! Ладно машина: оформлена она через пятые руки, менты замучаются владельца устанавливать… А вот водительское у меня подлинное, сержантик его рассмотрел добре, со всем тщанием, будь спок! Сейчас эта молодежь оклемается, и ко мне на квартирку поедет наряд, ты понял?! И что они там обнаружат? Полдюжины теплых трупов? Или бригаду гробовщиков, бодрых и румяных, как юные пионеры, вывозящих эти самые трупы под видом металлолома? Куда денут побитую девушку, сестру предпринимателя с темным прошлым и неясным настоящим? В камеру! Ты знаешь, я парашу никогда не нюхала и не хочу, понял? Особенно после вчерашнего, когда все в городе полетело вверх тормашками и влево по резьбе! Но сейчас… Знаешь, что я сделаю сейчас? Доеду до ближайшего телефона, позвоню куда следует и – отдам себя в руки правосудия, понял?! В конце концов, сторона я потерпевшая! Дай сигарету!
Подаю ей пачку, чиркаю кремнем зажигалки. Похоже, тайфун прошел. Остались пусть не мелкие, но волны. Ольга – барышня решительная, но не настолько, чтобы пойти и сдаться властям, будучи даже самой потерпевшей из терпил. Не в Америке живем, у нас добровольно в камеру пойдет разве только совсем обезумевший псих с тяжкими мазохистскими наклонностями; все всегда помнят, что эта самая камера отпирается лишь с одной стороны, с внешней, а уж ключик… В том, что он завсегда может оказаться у персоны, далекой от идеала во всех отношениях, и говорить не приходится!
Поэтому мы мирно сидим и покуриваем. Молча. За это время мимо нас прокандыбали две автоцистерны, фура, три легковушки отечественные и «фольксваген» иноземный, но откатавший свой срок по дорогам милого сердцу фатерлянда до полного морального устарения еще до нашей перестройки. Барышня одним движением пальцев выщелкнула бычок за оконце, повернулась ко мне:
– Интересно, почему нас не преследуют? Ладно, рацию ты расколошматил, палку забрал, но стопорнуть любую машину менту – как два пальца обмочить. Хотя бы ту же фуру дальнобойщиков.
Ага. Ольга начала соображать в хорошем темпе и вполне приемлемом направлении. Пора придавать этому направлению азимут.
– Милая барышня, ты зачем меня подобрала на дороге?
– Как это – зачем? Что, нужно было бросить?
– Во-о-от. Значит, из человеколюбия. Впрочем, какого именно человека ты любишь: «простого советского», волею злой судьбы-индейки брошенного под колеса твоей иномарки, или сидевшего за рулем в тот злополучный миг – от этого суть дела не меняется. Быть доброй самаритянкой – это крест длительного ношения. Взялся – пыхти. Помнишь, как в Писании? Самаритянин подобрал человека, омыл раны, доставил в гостиницу и заплатил вперед, чтобы заботились, кормили, поили, ни в чем не отказывали до полного выздоровления…
– Что ты плетешь?!
– И это было эгоистично с его стороны. И не учитывало реалий. А что, если как только добрый самаритянский купчик с предельно чистой совестью отъедет, этот ханыга, хозяин отеля, просто-напросто выбросит несчастного раненого умирать в поле? Мораль: добро должно быть не только конкретно, но и доведено до логического финала.
– До какого?
– До счастливого. Трагедии мне нравятся куда меньше комедий. Хотя трагедии почему-то считаются великими произведениями, а комедии – обыкновенной развлекухой. Не так?
– Олег, чем ты занят?
– Заговариваю тебе зубы. Ты успокоилась?
– Ха! Он зубы мне заговаривает! И о безмятежности душевной беспокоится. Ха! – Ольга взяла бутылку и приложилась на этот раз вполне основательно. Босоногое детство сказывалось. – Знаешь, чего я боюсь?