Город лежит у наших ног. Словно забытый всеми, словно вычеркнутый из времени… Когда-то… Когда-то на невольничьих рынках здесь разлучали влюбленных, когда-то люди замирали, разглядев в морской дали паруса вражьих триер, и спешили за единую ночь отлюбить и отплакать, когда-то стратеги в алых плащах и бронзовых шлемах неустрашимо собирали воинов в фаланги и те звенели мечами о щиты, и выкрикивали боевые кличи, и шли на врага, и падали, сраженные, и побеждали, обессиленные… А на их место приходили новые народы, и засыпали прахом покинутые, разоренные развалины, и строили поверх свои жилища, храмы, жертвенники, и молились своим богам, и ненавидели, и убивали, и умудрялись любить… И находился кто-то, кому безразличны были богатства мира и власть, и ему так хотелось любви, и его гнали, и он пропадал в бесконечности пространства и времени, чтобы появиться в другом веке и в другом обличье…
«Вина — другого я и не прошу, любви — другого я и не прошу…»
«Я — Франсуа, чему не рад — увы, ждет смерть злодея…»
«Быть или не быть — вот в чем вопрос…»
«Нет, весь я не умру…»
Город лежит у наших ног, и тяжелые медленные волны мерным своим чередованием продолжают отсчитывать время… Наше время… Пока наше…
— Мне страшно. Дор… Почему ты молчишь?..
Девушка повернулась ко мне в профиль и… мне кажется, я ее знаю… Очень давно знаю… Всегда…
— По-моему, ты разговариваешь с этим городом и с этими камнями… Я… Мне неуютно здесь… И холодно… — Лена повернулась, долго смотрела на волны, произнесла тихо:
— А море по-прежнему большое.
Повернула лицо ко мне — на ее ресницах сияла лунная пыль:
— Отвези меня домой. Пожалуйста.
Сидящие в автомобиле «кожаные» проводили взглядами задние «габаритки»
«Нивы».
— Видел? Двое поехали.
— И что, за ними двигать?
— Ты чего, перегрелся теперь в тепле? К деду. «Ауди» подрулила к дому. В окнах горел свет, — Не спит, сычара.
— У старых так бывает. Ты знаешь, давай к деду с уважением.
— А без него вообще нельзя. — Старший подхватил большую канистру. — Ты, случаем, масла туда не лил?
— Да не, позавчера купил только.
— Вот и ладушки.
«Кожаные» поднялись по ступенькам, старший постучал в притолоку. Дверь распахнулась, старик появился в проеме:
— Кого черти носят…
— Здоров будь, Михеич!
— Здоров покамест… — Старик после света пристально вглядывался в ночных визитеров. — Чтой-то не припоминаю вас, парни…
— Да проезжие мы. Зайти-то можно?
— А чего ж нельзя? Только башмаки оббейте да оботрите вот об тряпку.
Мужчины прошли в небольшую комнатку.
— Мы, извиняйте, что ночью, по винцо.
— А чего, на площади палаточка круглосуточная.
— Да нам не влить надо, нам с собою, да чтобы хорошее было. А то ведь кореша скажут: были в Раздольной и гостинца не привезли… Справились у тех палаточников: у кого винцо поласковее, чтоб не шмурдяк?.. Так тебя и назвали…
И еще сказали — сова ты, наверняк не спишь, ну мы и завернули. Да и тебе в прибыток. Канистрочку наплескаешь?
— Отчего ж нет?.. — Старик едва заметно улыбнулся. — Ко-ре-ша…
Присаживайтесь покуда к столу, служивые…
— Чего?.. — Молодой был пониже старика, поднял голову.
— Да ты головой не взбрыкивай, что конь перестоялый… Видно сокола по полету, а опера по погляду… Али дело какое казенное до Лукоморья довело?..
— Говорю же — проездом, — замялся старший. — Крепленое-то есть?
— А как же… Пробуйте. — Михеич поставил на стол три банки из шкафа.
— Да чего пробовать — нам бы такого, чтобы и самим выпить, и тетку какую сильно замороченную угостить… Короче: чтоб и градус, и букет, два стакана и привет!
— Ладушки. «Изабеллы» вам налью, пятилетней… Но пятилетняя дорогая…
Как с деньгами, служивые?
— Разойдемся.
— Для себя да для гостей держу…
— А мы гости и есть…
— Ну да, ну да… Незваный гость…
— Много званых, да мало избранных…
— Ждите. В подвал спущусь.
Старший быстренько оглядел стаканы, кружки, вытащил из сумки пакет, опустил туда две емкости…
— Уж из какой-то этот «спортсмен» пил винцо, а? Учись, студент, пока я жив! Вежливость — главное оружие вора. Изъятие стаканов оформлять не будем? — Передал пакет молодому:
— Вали в машину!
Старший появился через полчаса. Навеселе. Грузно плюхнулся на переднее сиденье, аккуратно установил канистру между ботинками:
— Вино у старика — просто… Э-эх… — отмахнул рукой по-тагарински:
— Трогай. К утру нужно быть в Приморске.
— Нам бы не гнать особо. Чего теперь… Дело сделано…
— Ямщи-и-ик не гони лошаде-ей… Нам не-е-екуда больше спешить… Нам не-е-екого больше любить…
— Не, гнать нельзя… Опасно. Поземка, ветер… Погода собачья…
— Погода-то в самый раз… — вздохнул старший… — А вот жизнь…
* * *
Припорошенная снегом ночь неслась под колеса стремительно, как поземка.
Зеленое мерцание приборного щитка, темень, дальнее ощущение моря… Его не видно, его чувствуешь, как присутствие некоего живого существа, куда более мудрого, доброго, чем люди.
Тьма. Постоянная тьма сопровождает Россию уже несколько лет… А сейчас…
Глубинная Россия словно отгородилась от сияющей огнями богатой Москвы и живет своей, скрытой, непонятной и непостижимой жизнью… Днями — неприветлива, сутолочна, по мелочам — злобна и нетерпима, ночами… Что-то ей мнится ночами в редком свете фонарей, заметаемой вьюжной поземкой, засыпанной снегом, снегом, снегом…
— Дор… Мне так грустно… — Девушка прикурила сигарету… — Михеич, вот он — мудрый, очень сильный и очень одинокий человек… Невероятно, до чего одинокий… А мне — мне всего двадцать три, а я ничегошеньки не понимаю в этой жизни… И чувствую себя не менее одинокой… И порой кажется, что это уже навсегда… Почему?.. Мне ничего не хочется, мне ничего не надо, мне все постыло… Жутко постыло… Знаешь, ты извини, я выпила много лишнего, но…
Так хочется, чтобы было красиво, волшебно, чтобы… Я не могу этого объяснить, я это просто чувствую… Иногда — удается, чаще — нет… Наверное, я порядком выпила и болтаю много лишнего, но разве красота — это лишнее?..
— Все беды, милая барышня, внутри нас. Как и все счастье, на которое мы способны.