— Да знаю я это… Если кто взглянет на мою жизнь со стороны, скажет — девка с жиру бесится… Не припекало… А только — я не хочу жить никак, будто красивая птичка в красивом вольере среди декоративных кустарников… Ты бывал в московских новомодных забегаловках?
— Думаю, да.
— Ну тогда ты понимаешь… Эти разъетые «хозяева жизни», эти девчонки, похожие на нарядных кукол, со страхом ожидающие «капризного ребенка», который и будет с ними играть… Хорошо, если попадется тихий, и будет просто раздевать, и поместит в красивую комнатку, и будет демонстрировать друзьям, как украшение коллекции, или даже — сочтет талисманом и станет таскать по миру… А если тот «дитятя» будет капризный или жестокий… Ведь многим так хочется узнать, что у их игрушки внутри. И почему она говорит именно эти слова, а не другие?.. А это можно узнать, только поломав ее… И — ломают… И — идут себе дальше, этакими «викторианцами» по жизни, торопятся успеть… На Пир Победителей, куда не бывает приглашений, где каждый должен занять свое место сам… А когда они уже прорвутся за этот вожделенный праздничный стол, то остается от них только оболочка, полная разочарования и нечистоты, но эти богатые манекены давно не способны понять, что уже перестали быть живыми… Они автоматически двигают челюстями, перемалывая цыплят, бифштексы, эскалопы, в модных закрытых кабаках, в модном обрамлении из «вечнозеленых кустов», так похожих на погребальные венки, и их пустые, как латунные пуговицы, глаза тупо отражаются в зеркальных стеклах… А на подмостках кривляется, изгибаясь, очередная девчонка, и манекены ловят кайф уже оттого, что она — живая… Пока — живая… Пока…
Лена замолчала так же внезапно, как и начала говорить. Прикурила новую сигарету от бычка, затянулась, выдохнула:
— Странно… Все — странно… И дорога эта, и ты, и перстень на пальце, и Михеич, и снег, и море, и все… Извини, Дор, я выпила слишком много сегодня…
Как и вчера… Порой мне кажется, я спиваюсь… И все равно — это лучше, чем колоться… У меня одна знакомая ширяется, предлагала мне попробовать…
Знаешь, что меня спасает?.. Обыкновенная брезгливость… И еще — я врачей боюсь… С детства. И уколов. Знаешь, когда-то, я еще в школе училась, классе в первом или во втором, пришли из больницы нам прививки от чего-то делать. Под лопатку. И то ли я костлявая была, то ли тетка, что колола — больно злая, только как она прикоснется ко мне, кожу спиртом смазывать — у меня аж мурашки, и всю спину сводит от страха… Стала колоть — больно ужасно, мышцы деревенеют, я вырываюсь… Игла поломалась… Тетка та — ругалась жутко, была б ее воля — избила бы точно… Потом меня аж втроем держали, пока ту прививку вкололи… Я тебе не надоела еще?
— Нет.
— Вот… И это тоже… Постоянно боюсь быть навязчивой и оттого, наверное, и становлюсь такой…
Останавливаюсь на взгорке перед развилкой.
— В какие степи рулить?
— Вон там, внизу, видишь огоньки? Это ворота. В них проезжай, потом — домики будут, мой — крайний, у самого моря.
Автомобиль покатился под горку совершенно бесшумно. Сворачиваю. Еще сворачиваю. Останавливаюсь у просторного домика типа бунгало:
— Здесь?
— Ага. Зайдешь?
— Если пригласишь.
— Приглашаю.
* * *
Альбер ждал. После получения предварительного сообщения из Приморска ожидание стало невыносимым. Немыслимым. Альбер пил коньяк рюмку за рюмкой, желая одного — уснуть, но нервное напряжение не оставляло. Он вдруг понял почему. Это было напряжение даже не нескольких последних месяцев, а многих последних лет. Тех самых, нареченных предателями «судьбоносными». В восемьдесят пятом ему исполнилось сорок два, и было совсем не просто «вкатить» в «перестройку» и «ускорение». Нужен был стресс, и этот стресс произошел. Когда Вадим Вакатин, этот «пятимесячный выкидыш», как его окрестили в «конторе», стал сдавать американцам все и вся… И если раньше Альбер еще искал, в действиях высшего руководства какой-то ведомый только им смысл и полагал, что и тактические, и стратегические уступки диктуются какой-то неизвестной ему по положению целесообразностью, будущей стратегической выгодой, то после…
Советский Союз и «демократическая» Россия последовательно сдавали те, оплаченные громадной кровью наших людей, интересы России: ее вытесняли отовсюду, из Азии, из Европы… Можно корить Сталина за что угодно, но интересы государства он отстаивал жестко, пусть по простой причине: Сталин ассоциировал себя со страной и страну с собой! Психиатры впоследствии долго разбирались в параноидальном «отцовско-абсолютистском» комплексе почившего вождя, но вышло именно так, как он предрекал после Ялты: будем надеяться, что мы сумели закрепить мир хотя бы на пятьдесят лет… Пятьдесят лет прошло… Всюду война…
Он, Альбер, выбрал Замок… Или Замок выбрал его?.. Все просчитав, все проанализировав, все взвесив… Альберу вдруг стало смешно… Ведь в таком случае не только он, Альбер, но и сам Магистр — просто пешки в чужой игре…
Самые что ни на есть жертвенные фигуры… И только одна пешка, береженая, пробьется в ферзи… Кто она?.. Быть ферзем при короле, способном только царствовать, но не править…
Альбер понял, что нервничает. К черту аналогии и ассоциации: и политика, и агентурная работа — вовсе не шахматы, а карты в руках профессиональных «кидал» и «катал», «ловкость рук и никакого мошенства…». Он устал ждать. Он желал действия.
Компьютер работал строго на прием. Система защиты информации была многоуровневой, стратегической; информация «выстреливалась» одной подачей за доли секунды с компьютера-респондента и появлялась на мониторе его машины; засечь сигнал было возможно, но вот расшифровать… Альбер ждал… Экран равномерно светился темно-зеленым… Цвет непреклонной, решительной воли…
Ждать.
Короткий писк прозвучал для Альбера сигналом освобождения. Компьютер принял информацию и начал расшифровку. На это уйдет всего секунда, дальше Альбер должен набрать код вызова информации, иначе она будет уничтожена с полной автоматической зачисткой канала связи: восьмикилограммовый ящик, напичканный электроникой, был одной из последних разработок, и пока аналогов в мире ему не было… Обычная американская шифровальная система имеет около семидесяти в шестнадцатой степени ключей. Обычная русская — десять в восьмидесятой степени. Соединенный с «ноутбуком», он был самой совершенной системой тайной связи… Пока… Все в этом мире — пока, кроме смерти… Или — жизни вечной?.. Вот в это Альбер не верил. Совсем.
Альбер набрал код, на экране проступило изображение. Худощавое лицо, короткая борода, разрез глаз… Похож… Но не он! Стоп… Не торопиться.
Мужчина вызвал на компьютер фото Дорохова пятимесячной давности… Похож, как дальний родственник… Скажем, троюродный брат… Попробуем сведение… Глаза: идентификация… Губы… Снимали ночью, рисунок губ при укрупнении смывается…
Что еще… Ага… Второй лист: отпечатки пальцев. Всего четыре варианта. Два — полное совпадение… Значит — Дорохов? Рано радоваться… Думать!