— Ты чего, крутая?
— Я быстрая.
— Я тоже хочу быть быстрой. Я хочу сбежать от них. Оттого и с Глобусом связалась.
— Глобус — местный авторитет?
— Да.
— А — Дача?
— Это вроде базы. Или дома отдыха. Там мы живем.
— Кто — «мы»?
— Я, Оля Петрова, четверо охранников.
— И кого они охраняют? Вас?
— А чего нас охранять? Куда мы сбежим? Вернее… Нет, за территорию Дачи мне не положено… Но — сидим мы на ней уже больше полугода, и соглядатаи наши ошизели от безделья и скуки… Олька, вообще, еще более дерганая, чем я. Она… она как и ты: сначала детдом, потом колония. Что ей терять? Ничего. Вот только странная она.
— Странная?
— Читает ночи напролет дурацкие любовные романы. И даже плачет по ним.
— Да не по ним она плачет. Доброты ей в этой жизни не хватает. И любви.
— А кому хватает? Люди делятся на две категории: или волки, или — скоты.
— Но и люди есть. Я это точно знаю.
— Значит, ты счастливее меня, Егорова.
— Может быть. Так как ты со своей дачки утекла? На пару с Олей охранников утешали?
— Ну да. Нам что, жалко? Это, конечно, не по правилам, но все же — живые люди…
— Пока живые.
— Хм… Егорова, а ты ведь тоже — «добрая»…
— Ага. А также — белая и пушистая. Так чего ты к Глобусу прилепилась?
— Васеньку заботит существование Дачи. Не, у них изначальное замирение, но и он сам, и его крыша из законников понимают: сколько веревочке ни виться…
Догадаться, что мы — «временная творческая группа», у Глобуса мозгов ой как хватило, а кому охота иметь голимых киллеров на своей территории? Случись чего, с него спросят. Да и самому, поди, неспокойно.
— То есть ты решила использовать его, он — тебя.
— Ну, симбиоз. А Глобусу нужно — биоценоз.
— Хм… Откуда ты, девочка с колониально-малолетним образованием, такие слова мудреные знаешь?
— Вот от Глобуса и знаю. Он универ московский закончил, что-то там биолого-химическое. У него даже одно время и погоняло было такое — Ботаник, но Васенька быстренько эту кликушку отмел. И по головенкам каким-то бестолочам надавал: действительно, какой он «ботаник»?
— Угу. Глобус — погоняло куда как масштабнее. Все же — карта мира.
— Честно? Глобус неглупый. Вернее, умный. Он ведь тоже лазеечки ищет, как соскочить с этого кайфа…
— Какого кайфа? Он что, шировой?
— Да нет! Я же говорю: он умный. Он еще песню любит, напевает постоянно:
«Ой да налетели ветры злые. ой да с восточной стороны…»
— Знаю я эту песню, оптимистическая такая — Ну вот, тогда ты понимаешь… Время меняется, он это давно почуял. И чтобы ветер его не смел, он и хочет слинять. За самый дальний бугор. Какое сейчас самое популярное словцо в стране? «Зачистка». Так вот: он считает, чистить будут всех. Как ни кинь, а силовики — самая крутая мафия, зачем им конкуренты? Сохраниться можно или став крутым и законным, это Глобусу не по чину, или крупным, настоящим бизнес-дядей, а это — не по деньгам. А обратно в «ботаники» — уже поздно, да и не по нутру ему. В смысле — не по характеру.
— И он решил — за бугор?
— Ну.
— И ты — тоже?
— Там места всем хватит.
— С ним?
— А это как получится…
— И отвалить вы хотите не пустыми…
— Догадливая ты — страх.
— А не боишься, что возьмете вы куш, а он тебя…
Бетлицкая прищурилась:
— Не боюсь. На нашем Диком Востоке — как на ихнем Диком Западе: побеждает не тот, что умнее, а кто стреляете первым.
| — Если попадает.
Иркино лицо на мгновение стало жестким, словно закаменело.
— Я попаду.
— Так с чего ты решила, что я пришла тебя убить?
— Ну… Я подумала… Я увидела твое лицо…
— Испугалась?
— Честно? Да. Я думаю, и Глобус бы испугался, если бы знал, кто за Дачкой стоит.
— А кто за ней стоит?
Ирка свела губы, метнулась беспомощно глазами.
— Что ты теряешь? Сказала "а", говори "б".
— Командир нашей группы… такой человек… Сначала мне даже показалось, что я влюбилась в него. Потом поняла: я его боюсь. Ужасно боюсь. И даже не потому, что отправят опять в колонию или куда похуже… Так боятся только во сне.
— Во сне?
— Ну да. Бывает, приснится такой… оборотень. И не убежать от него, не уйти. — Ира зябко передернула плечами. — Я и сейчас его боюсь.
— Как зовут этого потустороннего?
— Глостер.
— Глостер, — повторила Аля одними губами. — Его ты можешь не бояться. Он мертв.
— Ты его… встречала?
— Да. Больше он никому не сделает вреда.
— Ты его…
— Я в него стреляла. Ни неудачно. Его убил другой человек.
Лоб Бетлицкой обметала испарина, она беспомощно повела взглядом по голым блестящим стенам, потом побледнела, а от выступившего липкого пота заблестело все лицо.
— Что с тобой? — спросила встревоженно Аля.
— Погоди… Я сейчас… — Девушка лихорадочно закрутила головой по сторонам, будто кто-то вот-вот должен был к ней приблизиться, выдохнула резко, забралась в карманчик джинсов, вынула малюсенький цилиндрик, аккуратно отвинтила крышечку, оказавшейся внутри крохотной лопаточкой зачерпнула микроскопическую горсть порошка, высыпала на руку, нервно поднесла к лицу, вдохнула, замерла, зажмурившись, зачерпнула еще, снова вдохнула, подняла на Алю сияющие глаза, сказала восторженно:
— Глостера больше нет! Жить будем! Жить!
— И давно ты пользуешь «снежок»? — нахмурилась Аля.
— «Белый снег, белый снег, белый снег, синий лед…» — даже не слыша ее, напела Ира. — Помнишь, у Джека Лондона роман был? «Дочь снегов»? Я — дочь белой расы, и снег для меня не саван, а покрывало… Как хорошо! Белое безмолвие…
Белый восторг!
— Кокаин никого не спас. А погубил многих.
— Я стараюсь спастись вовсе не от смерти — от жизни.
— Можно выбрать или одно, или другое.
— Ка-акая ты ну-у-удная, Егорова… Хочешь? протянула Але цилиндрик.
— Нет.
— Ты не понимаешь… Ты даже не понимаешь, что ты сказала! Если Глостер мертв, то я — свободна. Свободна! К этому не так просто привыкнуть. Ты и не представляешь, как я его боялась! Вот ведь: крутила с Глобусом, строила планы — так, не планы даже, мечты… Но я никогда не решилась бы, если бы он был жив. — Внезапно глаза ее помутнели, как море от внезапно налетевшего шквала. — Ты… ты видела его мертвым?