«А чего мы? Мы ничего? Нам бы к солнышку».
— Думаю, в расход он меня готовил, — проговорил водитель спокойно и абсолютно уверенно. — В распыл. Списывать, значит, собирался. Вместе с этим. — Мишаня кивнул на убитого телохранителя.
— Чего так решил?
— Да уже две недели как с базы — никуда.
— Ну и что с того?
— И раньше он при мне такие разговоры, как с вами сегодня, то с одним разговаривал, то-с другим. А кто я ему? Юный пионер, чтобы он с меня торжественное обещание брал в молчанку играть? То-то же. А вообще… На сердце мне давно пакостно было… А уж сегодня — так вообще… Я потому и глаз от дороги — ни-ни. — Водила снова вздохнул:
— По сердцу так когтями с раннего утра — скрынь, скрынь… Боялся, какой автокран выйдет в лобовую — и привет родителям. А вона оно как вышло. Планировал Вик Викыч меня в расход, а его самого заместо этого вычеркнули.
— Бывает. Сила солому ломит. Водила вздохнул:
— Жизнь теперь такая.
— Не журись, земеля! — озорно отозвался Глостер. — Сегодня ты босс, а завтра — песий хвост. Так-то жить веселее, а?
— Веселев, — мрачно согласился Мишаня. — Куда как веселее. Потеха.
— Потехе час, а время все-таки делу. Так, Мишаня?
— Так.
— Ну а раз так… — Глостер кивнул на труп рядом:
— Поговорим о делах?
— А какие у нас с вами дела?
— Вопрос у меня считай что чисто теоретический, но с выходом на практику: а готов ли ты, Мишаня, человечка к Аиду переправить?
— К кому?
— Пардон: метафора. Против того, чтобы замочить индивида, — никаких особых возражений?
— У меня?
— Угу.
Мишаня напряженно собрал лоб морщинками, а Глостер и не сомневался, что под этим покатым лобиком сейчас идет такая работа мысли, что держись! Как бы не прогадать и своего не упустить, пока нужен! Но как бы и не заторговаться до смерти! А то ведь отхватит этот черный башку и не поперхнется! Босса завалил — как сушку схрумкал!
— Кого-то надо убить?
— Догадлив, как Премудрая Василиса. Да, убить. Обязательно убить. Не смущает?
Водитель только пожал плечами:
— Жизнь такая.
Жизнь такая… Глостер вздохнул; ему, пусть на мгновение, но стало отчаянно жалко себя! Покойный Ричард хоть в чем-то, но прав: болтается он, нестарый, крепкий мужик, и чем занят? Разбором междуусобья двух сбрендивших параноиков: Маэстро и Лира. И если уж положить руку на сердце, то… Да! Прав был покойный Ричард и в другом, на все двести процентов прав! Лир бредет в могилу и увлекает за собою всех. Он сейчас похож на тонущий фрегат: тот, погружаясь, создает рядом с собой громадную воронку, водоворот, в который и затягивает все живое и неживое… Спастись можно только отплыв от терпящего бедствие как можно дальше. Можно и по-другому: загодя сойти с обреченного корабля. Вместо этого он, Глостер, словно намертво прикручен к мачте этого злополучного парусника!
Прав был Ричард. Но умер он не поэтому. За правду гибнут только в сказках.
В жизни — всего лишь за металл. И мудрый должен решить для себя только одну дилемму: что сделать раньше — заполучить золото, чтобы с его помощью купить закованную в латы живую человечью плоть, способную добыть войной новое золото… или сначала ощутить в ладони верную рукоять булата и только потом — захватывать неверный желтый металл… В любом случае страшная алхимия бытия проста и безжалостна: превращение золота в железо и железа в золото — в тиглях горячечной крови героев, гениев и безумцев. В этом жутком кругу и перемалывается непрестанно все сущее на этой земле: ум и заумь, юность и Уродство, красота, бездарность, великодушие, предательство, совершенство… Все смертно. Кроме круга мироздания — змеи, вцепившейся в собственный хвост.
И все это означает только одно: ему, Глостеру, вовсе не нужен соратник в борьбе за теневой престол Лира; ему нужны только подчиненные. Да, большие куски в одиночку не едят, но так ли уж велик оставшийся пирог? Скорее, Лир неотличим от других владык и страдает тем, что желаемое видит как реально существующее, а сам сползает к ямке неспешно, как и положено покойнику, по странной прихоти судьбы еще продолжающему функционировать среди живых. Ричард был в игре Глостера лишним. Так же, как и Дик. Такова жизнь.
А Лир… Лир действительно сошел с ума! Сначала устроил в подвале в центре Москвы гладиаторский поединок между ним и Диком… Теперь, похоже, решил поставить пьесу с декорациями… И будет это, скорее всего, траги-фарс. Ведь из живых только Лир знает истинные роли в той давней трагедии в Хачгарском ущелье людей, что сошлись сейчас на курортном побережье… И это знание придает его умиротворенному старческому наблюдению особый вкус; вкус крови, и давней, и совсем свежей, вкус терпкий и изысканный. Закон выживания не знает исключений: когда не хватает своей крови, жизнь продлевают проливая чужую.
Маэстро… Можно ли с ним договориться? Нет. Маэстро всегда был слишком умен и безжалостен. Вернее… он был неиствов.
— Так кого нужно убить? — прервал затянувшееся молчание водитель Мишаня.
— Убить? — вздрогнул Глостер.
— Ну.
— А вашего Жоржика. Сумеешь? Мнится мне, этот человечек Ричардом возвеличен и властью своею теперь не поступится. Да и завязан он на кого-то из здешних.
— С кем он здесь крутит, того я не знаю. Правда.
— Правда, кривда… Нам сейчас это без надобности. Можно было бы его и встряхнуть вдумчиво, но сие — совсем другая песня. Не до него.
Водитель вздохнул:
— Не пойму я чтой-то…
— Что именно?
— У вас душегубов полон автобус, а вы меня обхаживаете-уговариваете, чтобы я Жоржика завалил… А он востер.
— Боишься?
— И это тоже, а больше — понять хочу. Ведь то ли я Жоржика укокошу, то ли он меня ухайдокает — это еще бабушка надвое сказала, а у вас — весь расклад на руках. Зачем я вам? Не пойму.
— И все же — ты боишься!
— Не боятся только мертвяки. Им уже все равно.
— Жоржик умеет убивать?
— Ну. Как мясорубка.
— Другого убийцу он почуять должен?
— Меня, что ли?
— Не наговаривай на себя, Мишаня! Ты мужик! А он профессионал. Это я для него опасность, понял, я! Ты — так, овца.
— И — что?
— Подойдешь к нему, а дальше — как повезет. Не штурмовать же нам пансионат «Мирный», в самом деле!
— Что-то я в толк не возьму.
— Слушай, Мишаня… Это тебе объяснять совсем ни к чему, но ты уж поверь мне на слово… Ричард, Вик Викыч ваш, мужик сторожкий был?