– Разыскник?
– Охранник. Теперь шоферю.
– Ну и я – сам по себе странник.
– Такие бывают?
– Как видишь. – Я кивнул на деньги. – Объективная реальность, данная нам в ощущение.
– И что ищешь у нас?
– Не «что», а «кого». – Я выложил на стол фотографию Дэвида Дэниэлса.
Дядя Миша пожал плечами:
– Видный мужчина. Не встречал. Такого бы запомнил. Зачем он тебе?
– Пропал.
– Бывает.
– Родственники беспокоятся. Хочешь – поговорим, не хочешь… Если опасаешься чего или кого, разговора не выйдет.
Водитель задумался. Триста баксов за час заработать в межсезонье – удача. Шугнешь ее – так и отвернуться может. Он еще раз глянул на меня, мотнул головой:
– Не…
– Что – не?
– На наемного убийцу ты не похож.
– А ты повидал?
– А то. Сказал же – служил.
– А-а-а…
– Значит, ищешь?
– Ищу.
– А городские сплетни тебе зачем? Да еще за такие деньги? Обомнись, потолкайся, все бесплатно услышишь.
«Потолкайся». Сильно мне будет весело толкаться после встречи с киллером, который бестрепетной черной дланью едва не переправил меня за Стикс белым днем… И ладно была бы причина… А причина есть. Но я ее не знаю. И это напрягает. Крепко. До дрожи.
– Родственники о ч е н ь беспокоятся. А время дорого.
– Ну раз платят они…
– Они. Пропасть этот мужчина, – я кивнул на фотографию Дэниэлса, – мог по десятку причин. И по сотне поводов. И даже без них. Интересы у него сильно разносторонние. В город я прибыл сегодня утром. И хочу сразу уразуметь, кто, как и чем здесь дышит.
– Лады. С чего начинать?
– Сам реши, дядя Миша. О чем люди говорят?
– Кто о чем. А так… Мэр у нас помер. Недавно.
– Сам?
– Сердце.
– Бывает.
– Не верят люди, что сам он.
– Люди вообще недоверчивы.
– Да нет, ты не понял… Тревожно здесь стало. Мэр умер, кого пришлют – неясно, как все будет – тем более.
– Привычка.
– Что?
– «Привычка – душа держав». Пушкин сказал. А вот в таких вот городках – тем более. Станет лето настоящее, приедут отдыхающие…
– Вот то-то и оно. Мы все с лета живем. И с курортников. Понимаешь, Олег, у нас все очень размеренно и тихо было, а тут… Еще до мэра… Какой-то крупный чин московский кони двинул. В автомобиле. То ли задохнулся, то ли еще что. С ним одна местная была, типа бабка…
– Бабка?
– Гадалка, ворожея, их здесь невперечет… Тоже померла. До того – в люксе горцев поубивали. Так люди говорили. У меня там свояченица работает, в той гостиничке, сказала, сами они порезались. Насмерть.
– Разборка?
– Не-а. Вены повскрывали.
– И чему люди верят?
– Кто чему.
– Всё?
– Если бы. Группа авторитетных мальчиков отдыхать прикатила. И прямо на джипе в море съехала. Потонули все. Еще?
– Еще.
– Зимою российские деловые собрались на сходняк и перемерли. А не так давно – особистов местных на квартире постреляли.
– Бандиты?
– Нету у нас бандитов, я тебе сказал.
– Значит, злые хулиганы.
– Кто их так разозлил, чтобы горцев кромсать и особистов стрелять?
– Жизнь нездоровая. Вот и не выдержала психика.
– Твой-то пропавший – кто вообще?
– Иностранец.
– Россиянин?
– Нет. Издалека.
– Богатый?
– Упакованный.
– Давно канул?
– Три дня.
– Может, загулял?
– Родственники надеются.
– А эти родственники… сами… не могли… того? Спровадить папашку?
– Вряд ли. А конкуренты – могли. Ты по городу в последнее время странных людей не замечал?
– Да сколько угодно! Ты, к примеру.
– По внешности. Негры, арабы…
– Негров не видал – что им здесь делать. А араба я от какого другого азиата и не отличу. Иранцы у нас на рынке подвизаются, турки… Нет, если араба нарядить так, как они у себя там ходят, – то да, скажу, вот он!
– А ты такого… Мориса не знаешь?
– Да кто ж его, оторву такую, не знает!
– Способный мальчик?
– Способный. На все. Он года четыре назад такую кашу тут заварил…
– Какую?
– Взялся с хозяевами бодаться.
– С хозяевами чего?
– Известно чего – города.
– С мэром?
– Мэр тут был не хозяин. Другие…
– Я слышал, некий Мамонов Сергей Петрович…
– Э-э-э… Когда это было. Слег Мамон смертью храбрых. Давнехонько. Лет десять тому.
– Убили?
– Никто не скажет. Поговаривали, на покой вышел, в доме у себя заперся, завел мелкую торговлишку… А потом и застрелился. Из охотничьего ружья. Из двух стволов сразу. Голову напрочь снесло.
– Печально. Может, не он это?
– Стрелялся? Может. Но записали самоубийство. Во-первых, кому охота висяки держать, а во-вторых…
– Вместо него никого не прислали?
– Нет. Старшие люди терли, видно, где-то с братвой и договорились полюбовно. У братвы – деньги, у старших – сила. И порядок.
– Старшие – это милиция и госбезопасность?
– Ну да. Как везде.
– Так что Морис?
– Он бригаду молодых и злых сколотил, ну и… Появись они такие в конце восьмидесятых или хотя бы в начале девяностых, глядишь, и вышли бы в люди. А так – запрессовали их по полной. Морис исчез. Поговаривают – уехал.
– Он, по принятой терминологии, «отморозок»?
– Ну уж нет. Дерзкий мальчуган, смелый, физически крепкий… Но никого за понюх табаку не списывал. Объявился тогда, весь из себя красавчик, шороху навел, заставил говорить о себе, а как понял, что козыри здесь крести и его расклады не пляшут, – слился. То ли в Россию, то ли за границу. Если поумнел – так живой.
– Он сейчас в Бактрии.
– Во как! Дела… Думаешь, он твоего иноземца в зиндан заточил и выкупа ждет?
Я пожал плечами, закурил, бросил между прочим:
– Монеты он собирал.