Желязны повернулся к Петру и довольно произнес:
— Ну вот! Сдается мне, что этот клоун и есть тот, для кого мы разыграли спектакль! Думаю, что немцы не сунутся сюда иначе, как целой дивизией.
Стремительно покинув Фридрихсбрюк, Швальбе мчался, не помня себя от ужаса. Последний раз такое было, когда в детстве он случайно наступил на осиное гнездо. Он то бежал, то переходил на шаг. Он задыхался, сердце выскакивало из груди, но чувство животного ужаса гнало его вперед, не позволяя остановиться хоть на минуту и передохнуть.
Солнце зашло, на землю опустилась ночь, но Швальбе продолжал мчаться по шоссе вперед, пока вдруг не заметил, что дорога как-то незаметно перешла в грунтовку и полезла круто вверх. Тогда Швальбе понял, что заблудился. Он сел на камень и заплакал.
Ему казалось совершенно невероятным, что какие-то неизвестно откуда взявшиеся негодяи вынудили его покинуть уютный кабинет, в котором он мужественно и энергично боролся с мировым еврейским заговором. Ох, евреи! Как ловко изгнали они его из любимого кабинета и заставили бежать в ночь! И не еврейская ли магия вынудила его заплутать там, где заплутать просто невозможно?! Как он мог вовремя не заметить, что свернул с шоссе на грунтовку?! Магия, проклятая еврейская магия! Впрочем, что еще можно ожидать на родине Бен-Бецалеля?!
Стоп! А уникальные разоблачительные исследования?! Не исчезли ли они?
Швальбе лихорадочно принялся расстегивать застежку драгоценной кожаной папки, которую не забыл прихватить с собой. В папке хранились его величайшие ценности: рукопись с разоблачением тайного еврейского магического центра, копии докладов рейхсфюреру и схема зловещего фридрихсбрюкского могендавида. Среди бумаг находилась и схема минирования района Фридрихсбрюк.
Схема минирования являлась секретным документом и хранилась в сейфе у Шольца. Первоначально на ней были обозначены минные поля вокруг запасного аэродрома (то бишь объекта «Гарц-2»). Когда Швальбе приступил к минированию территории вокруг «магического могендавида», он бесцеремонно забрал схему у Шольца. Тот было заикнулся насчет того, что это секретный документ и должен храниться у коменданта форта, но Швальбе быстро поставил его на место, разъяснив не терпящим возражений голосом: «Для гестапо нет секретов, следовательно, все секреты обязаны находиться в гестапо». Потрясенный как лапидарностью фразы, так и стальным тоном гестаповца, Шольц предпочел не связываться.
Швальбе убедился, что все его сокровища на месте, и облегченно вздохнул. Хорошо, теперь надо вернуться на шоссе!
Проклятое шоссе никак не обнаруживалось. Отчаявшись, Швальбе решил спрямить дорогу и свернул в кусты. Ну он же все-таки не идиот и отлично помнит, что шоссе — строго на запад! А за шоссе — река. Заблудиться невозможно!
Рассуждая так, Швальбе продирался сквозь кусты, и вдруг почва ушла у него из-под ног. Он даже не успел понять, что произошло, как уже погрузился с головой в воду. К счастью, нога уперлась в камень на дне, Швальбе с силой оттолкнулся и выскочил на поверхность, кашляя и отплевываясь. Он поплыл вдоль берега, нашел низкое место и выполз на камни совершенно обессиленный. Холод весенней воды бросил его в дрожь. Стуча зубами, Швальбе снял сапоги, вылил воду. Отжал носки. Но теплее не становилось. Дрожь усилилась настолько, что Швальбе скрутило в конвульсиях. И тут вдруг сознание пронзила мысль, от которой Швальбе мгновенно бросило в жар. «Папка! Где папка?!»
Папки не было.
Дрожь исчезла, как будто ее и не было. Швальбе бежал вдоль берега, надеясь на чудо: что папку течением выбросило на берег или что она плавает на поверхности воды, терпеливо дожидаясь владельца. Но чуда не случилось: зловредная еврейская магия действовала исправно.
Рассвет застал скорчившегося и обессилевшего Швальбе на берегу. Лучи весеннего солнца пригрели мокрую спину гестаповца. Он вышел из оцепенения; поднялся, постанывая от боли в затекших ногах, и побрел вдоль берега.
Швальбе выбрался на шоссе, и тут выяснилась причина его ночной ошибки. Там, где от шоссе отходила грунтовка, шоссейный асфальт метров на двадцать сменялся гравием: видимо, в этом месте просела часть покрытия и яму просто засыпали. Швальбе вновь побрел по грунтовке, уходящей в горы. Через некоторое время он вышел на поляну с двухэтажным домом. Швальбе почувствовал голод, достал из кобуры парабеллум и, крадучись, пробрался вдоль стены к двери. Дверь оказалась не заперта, и Швальбе, распахнув ее пинком ноги, ворвался в помещение.
В довольно просторной гостиной за столиком у камина сидела пожилая пара и пила кофе. Мирную идиллию добропорядочного сельского утра грубо нарушила суровая военная реальность.
— Сидеть! Кто еще в доме? — крикнул Швальбе.
— Никого нет, — заверил побледневший от ужаса хорошо упитанный хозяин. — Боже мой, не стреляйте! Мы немцы!
Услышав это, Швальбе немного успокоился. Оказалось, что Швальбе вышел к небольшой туристической гостинице, владельцем которой и являлся перепуганный толстяк господин Мюллер. До войны гостиница пользовалась успехом у любителей местных красот, а во время войны вермахт устроил в доме санаторий для высших офицеров. Но с осени 1944 года гостиница опустела, и теперь пожилые хозяева, распустив прислугу, коротали дни в одиночестве.
В распоряжение изнуренного ночными приключениями Швальбе немедленно предоставили спальню с ванной комнатой. После горячей ванны Швальбе переодели в теплое шерстяное белье и роскошный шелковый халат, покормили горячим завтраком с восхитительным натуральным довоенным кофе — настоящим мокко! Жена хозяина забрала мундир и сапоги, пообещав все высушить и вычистить. Усталый, но умиротворенный Швальбе заснул в своей спальне сном младенца, не забыв, впрочем, сунуть под подушку парабеллум.
Швальбе проспал до обеда, который для военного времени отличался просто неприличным великолепием: прекрасный айсбайн, замечательное пиво и куча разных вкусностей. Выросший в суровое послевоенное время берлинский парень Швальбе никогда не ел такой вкуснятины. Поразмыслив, он решил, что в гостеприимном истинно арийском доме Мюллеров можно задержаться до завтрашнего утра, тем более что мундир и сапоги еще не совсем просохли после ночного купания.
Удобно устроившись в кресле возле открытого окна и наслаждаясь свежим весенним воздухом, Швальбе вдруг увидел направляющегося уверенной походкой к дому британского офицера. В первый момент Швальбе подумал, что он незаметно для себя задремал после обеда и ему это снится. Но громкие голоса внизу вывели его из состояния оцепенения, и Швальбе заметался по комнате в поисках куда-то запропастившегося парабеллума. Когда он услышал голоса в коридоре, то совсем потерял голову и нырнул под кровать. Под кроватью оказалось пыльно, и Шальбе чихнул, больно ударившись о раму. Пружины кровати отозвались печальным звоном, и тут Швальбе вспомнил, что парабеллум так и остался лежать под подушкой. Он попытался нащупать пистолет рукой, и тот с глухим стуком упал на прикроватный коврик. Швальбе замер в ужасе, ожидая, что в комнату сейчас ворвутся «томми» и изрешетят его из автоматов, но голоса в коридоре стали удаляться.