Сейчас Знамя по приказу молодого седого командира само склонялось перед щупленькой, простоволосой женщиной. И оказалась вдруг она вольно иль невольно, по судьбе или случаю, но выше красного шёлка, увитого орденскими лентами ещё за ту, прошлую, Великую Отечественную войну.
Выше подполковника и майоров, капитанов и трёх прапорщиков — Петрова и Ивановых.
Выше сержантов.
Выше рядовых, каким был и её Женька, геройских дел не совершивший, всего один день побывший на войне и половину следующего дня — в плену.
Выше гор вдруг оказалась, тревожно замерших за её спиной.
Выше деревьев, оставшихся внизу, в ущелье.
И лишь голубое небо неотрывно смотрело в её некогда васильковые глаза, словно пыталось насытиться из их бездонных глубин силой и стойкостью. Лишь ветер касался её впалых, обветренных щёк, готовый высушить слёзы, если вдруг прольются. Лишь солнце пыталось согреть её маленькие, хрупкие плечики, укрытые выцветшей кофточкой с чужого плеча.
И продолжал стоять на коленях полк, словно отмаливал за всю Россию, за политиков, не сумевших остановить войну, муки и страдания всего лишь одной солдатской матери. Стоял за её Женьку, рядового золотистого воина-пограничника. За православный крестик, тайно надетый и прилюдно не снятый великим русским солдатом в этой страшной и непонятной бойне…
— Господа, третий тост за дам.
— За дам, господа. За любовь.
— Господа, господа, я с вами…
Им нравилось это слово — «господа», нравилось произносить его без оглядки, без иронии, без подтекста. И слышать в ответ уже применительно к себе…
— Генерал, какой вы весь из себя легендарный и невозможный. Сколько наград…
— Пропустите меня к генералу. Дама хочет к настоящему генералу, пропустите…
К военным слово «господин» еще не подходило, оно не то что не приживалось, а просто выглядело инородным. Вот спрятаться за общий тост «господа офицеры» — это да, это красиво, это из времен белой благородной гвардии. Но обратиться конкретно и непосредственно к знакомому человеку в погонах — «господин генерал…» Нет-нет, слишком высоко. Это получается даже выше, чем «господин Петров», «господин Сидоров», что совершенно недопустимо: корпоративная вечеринка — это не армия, и генерал изначально не может быть выше присутствующих на ней. Хотя бы еще и по простой до банальности причине — он пьет-гуляет на деньги этих самых петровых и сидоровых. Оттого и окликали единственного на вечеринке военного только по званию, как собачку — по кличке.
Тем не менее его погоны и украшенная наградами грудь вкупе со статностью и молодостью эффект среди женщин производили, и ему ничего не стоило уводить в танцах дам от банкиров, дипломатов и промышленников.
— Маратыч, а что у тебя делает на фуршете он? — оставшись благодаря стараниям генерала в одиночестве, поинтересовался промышленник у толстенького, в круглых очечках, словно только сошедшего с советских карикатур на американских толстосумов, банкира.
— Ищет деньги, — простодушно ответил тот, жестом приглашая собеседника в угол, где на малахитовом столике с изогнутыми ножками стояла шахматная доска. Все знали о пристрастии хозяина к древней игре, но напрягать мозги во время отдыха не желали и потому старались избегать банкира, невольно оставляя его в одиночестве в собственном же доме на собственном вечере.
— Забавно, — машинально поправляя головки резных фигурок, проговорил промышленник. Он являл полную противоположность собеседнику — был высок, молод, энергичен и жаждал побед мгновенных, чего шахматы как раз и не предполагали. Потому и продолжал разговор о генерале, а не о предстоящей игре. — Но, насколько мы знаем, деньги нужно зарабатывать.
— Цель благородна, Вася-Вася-Василек, свет Юрьевич — собрать средства на обустройство в Чечне своих подчиненных, — пояснил Маратович. — Начинай.
— Ну, тогда и надо ходить с протянутой рукой, а не вальсировать, — не отпускало Василия Юрьевича, благо и танцевальная пара оказалась рядом. Владелец яхт, самолетов, металлургических заводов и ткацких фабрик, забыв о шахматах, выпростал в ее сторону рюмку с коньяком: — О, генерал. Сколько наград! Это, брат, надо уметь, — обратился то ли к банкиру, то ли к самому гостю, — не ступив ни разу за пределы Отечества, в борьбе с собственным народом заполучить такой боевой иконостас.
Намек шел, конечно же, в сторону Чечни, среди либеральной интеллигенции слывшей несчастной бедной овечкой, которую терзали кровожадные российские вояки. К тому же фуршеты среди элиты отличались не только своей запредельной хлебосольностью, но и возможностью демонстрировать, кто чего стоит, кто на какой ступеньке общества стоит, кто чего может себе позволить.
Так что генералу оставалось подобострастно улыбнуться и начать извиняться сразу за все прегрешения человечества с времен казни Христа.
Однако проситель остановился, перехватил официанта с подносом, снял рюмку. Вокруг мгновенно образовалась толпа: фуршеты славны еще и тем, что на них обязательно кого-нибудь прилюдно опускают. Потому как забавно и весело. Потому как чем меньше народу вверху, тем легче удержаться на вершине самому. Генерал по армейской тупости не признал руку хозяина, с которой кормился. И тоже громко, для всех, посмел иметь свою точку зрения:
— Одно уточнение. Войны, как правило, развязываются из-за алчности вас, гражданских. Так что мы, судя по всему, и в ближайшем будущем без орденов не останемся. К сожалению.
Выпил, вернул рюмку безучастному официанту.
Собеседник согласился с этим неожиданно быстро, но лишь для того, чтобы остановить противника и не оставить за ним последнее слово:
— И это, заметьте, при том, что кто-то из ваших подчиненных сейчас лежит под пулями, а вы, извините, почти во фраке…
— Да-да, именно в этот момент, когда вы пьете здесь коньяк, а ваши рабочие по колено в грязи качают вам в Сибири нефть, — перебив, завершил фразу генерал.
Кивнув для приличия, увел в танце сквозь напрягшуюся толпу свою партнершу. Дама, в отличие от кавалера, накалившуюся атмосферу почувствовала покрывшейся пупырышками кожей, и благоразумно стала ускользать из его рук, вырываясь в общую стаю. Фуршеты — это в первую очередь демонстрация преданности, а не вызов обществу. Тем более для дам с обручальными колечками на левой руке…
— Так что он здесь забыл? — вновь поинтересовался Василий Юрьевич у хозяина вечера, не скрывая раздражения.
— Деньги, — не посчитал зазорным повторить сладкое слово финансист, теперь уже жестом предлагая собеседнику продолжить, наконец, игру.
— А гонора столько, будто он их раздает сам, — не желал мириться с проигрышем Василий Юрьевич, занимая место у белых фигур. Двинул пешкой Остапа Бендера — с Е-2 на Е-4. — Надеюсь, ты улавливаешь разницу?
— Не кипятись, мой юный друг, — успокоил толстяк и, двинув своего коня, теперь уже снисходительно сам похлопал собеседника. А поскольку тот был высок, а хозяину тянуться до плеча гостя не пристало, получилось — едва ли не ниже талии. — Со дня на день начнутся переговоры по прокладке нефтепровода, а нам оперативные данные из Генерального штаба по Северному Кавказу не помешают.