– Да ладно, мамуся, – отмахнулся подросток. – Свинья она и есть свинья, ее так все зовут, между прочим, за дело. Вот у нее и жила женщина с маленьким мальчиком, еще баба Женя удивлялась, почему она с ним не гуляет? Помнишь? Спросила у этой тетки: «А где, детка, твой сыночек? Неужто весь день в комнате сидит?»
– Да, – пробормотала Катя, – странно, точно, у нее жил мальчик!
– Что странного? – насторожилась я.
– Свинья комнату сдает, – пояснила Лена, – у нас тут рынок рядом, вот и пускает чурок за деньги, азеров всяких.
– Лена! – возмутилась мать. – Так нельзя говорить.
– Ой, мама, – засмеялась девочка, – чурки они и есть чурки.
– Нам, конечно, не очень нравится, что Саня Коростылева комнату торговцам сдает, но сделать ничего не можем, – вздохнула Катя, – не прежние времена. Теперь каждый своей жилплощади хозяин. Я, правда, сигнализировала участковому, но он спросил: «Шумят, мешают?»
– Нет, – ответила Катя, – тихие, словно тени, утром ушли – вечером пришли.
– Ну и что тебе тогда? – удивился участковый.
– Так лица кавказской национальности, – не успокаивалась бдительная Катерина, – терроризм и все такое.
– Ладно, – буркнул недовольный мент, – проверю.
Через пару дней встретив на улице Катю, участковый сердито произнес:
– Делать тебе, Иванова, нечего… А Коростылеву оставь в покое, инвалид она, пенсия копеечная, вот и сдает от нищеты комнаты. Нормальные у ней азеры живут, с рынка, при регистрации, я их знаю, все тип-топ…
– Знает он их! – запоздало возмущалась, глядя на меня женщина. – Да небось сунула Санька ему малую толику, вот времена настали! За деньги люди на все согласны! Точно, был у нее мальчик! Я еще удивилась, вроде приличные люди, мать такая хорошо одетая, нянька, а у Сани жилплощадь сняли! Ступайте во второй подъезд.
Я стремглав понеслась назад, птицей взлетела на пятый этаж и заколотила кулаком в грязную, ободранную дверь без всяких признаков ручки и звонка.
– Слюшай, – раздалось изнутри квартиры, – зачем так торопиться, да? Чего дверь бьешь? Пожар-можар начался, нет?
Послышался тихий щелчок, дверь приотворилась, и на пороге появился молодой парень.
– Ты ко мне, дорогая? – приветливо улыбнулся он. – Арик прислал, да? Торговать хочешь, нет? Регистрацию и санитарную книжку имеешь, да? Откуда сама будешь, Украина, Молдавия, нет?
Потом, окинув меня взглядом, он понял, что ошибся, и быстро сказал:
– Оптом купить хочешь? Проходи, сейчас Арик вернется.
Я покачала головой:
– Саню позовите.
– Извини, дорогая, – ослепительно улыбнулся азербайджанец, – ошиблась ты, тут никакого Сани нет, здесь мы живем.
– Хозяйка отсутствует?
– А-а-а, – протянул парень, – входи тогда, ступай по коридору, в комнате она, спит, только ей лечение надо.
– Какое? – для поддержания разговора поинтересовалась я, по привычке тщательно вытирая туфли о скомканную тряпку, валявшуюся у порога.
– Сама увидишь, – ухмыльнулся торгаш и исчез на кухне.
Я дошла до последней двери. У Коростылевой была самая большая и удобная квартира во всем доме, четырехкомнатная. Когда я жила в Медведково, все население нашей пятиэтажки завидовало счастливым семьям, получившим квартиры в торце дома. По непонятной причине на первом этаже там была стандартная трехкомнатная маломерка, зато на втором и выше располагались четырехкомнатные квартиры. Как это получилось, не понимал никто, самое смешное, что по документам эти апартаменты значились как трехкомнатные. Представьте теперь бурную радость владельцев, когда они, открыв в первый раз свою новую «фатерку», находили там еще одну, «лишнюю» кубатуру, правда, крохотную, метров семь-восемь, не больше, зато с окном.
Я поскреблась в дверь, из комнаты не донеслось ни звука.
– Иди, дорогая, – напутствовал, высунувшись в коридор, азербайджанец, – толкайся смелей, иначе она не проснется.
Я распахнула облупленную дверь и очутилась в комнате. На первый взгляд она казалась пустой, ни одного живого существа и практически никакой мебели. У стены валялся матрас, на котором возвышалась груда скомканных, грязных тряпок, да возле окна стояла жуткого вида колченогая табуретка, прикрытая рваной газетой. С потолка свисали две серо-бурые тряпки, служившие занавесками, а на полу мотались клубки пыли и обрывки газет. Я уже хотела выйти, как куча зашевелилась, а из ее глубины раздалось хриплое:
– Чего надо?
– Вы Саня?
Куча села, закашлялась, я увидела щуплую женщину со всклокоченными, никогда не мытыми волосами. Сразу стало понятно, отчего соседи дали ей прозвище Свинья. Во-первых, дама была чудовищно неаккуратна, небось ходила в душ два раза в год, на Рождество и Пасху, а во-вторых, ее лицо страшно напоминало морду пьяной хрюшки, хотя я, честно говоря, сомневаюсь в способности поросенка допиться, извините за тавтологию, до поросячьего визга.
Маленькие, хитровато-злые глазки прятались под опухшими веками, курносый нос, расплывшийся между одутловатыми щеками, напоминал пятачок. Раскрыв тонкогубый рот, небесное создание громко рыгнуло, потом отчаянно поскребло голову и просипело:
– Ну, чего разбудила? Не видишь, заболела я.
– Комнату у вас снять хотела.
– Сто рублей в день, – икнула хозяйка, – жратва твоя, пойдет?
– Мне бы посмотреть жилплощадь.
Из груды тряпок высунулась сначала одна тощая, похожая на палку нога, через мгновение показалась другая. Саня попыталась встать на ноги с черными слоящимися ногтями на ступнях, но потерпела неудачу. После трех бесплодных попыток она заорала:
– Арсен!
В комнату всунулся азербайджанец.
– Проснулась?
– Дай пива.
Через пару минут, выдув одним духом бутылку «Клинского», хозяйка, пошатываясь, довела меня до комнаты и толкнула дверь:
– Любуйся.
Здесь «пейзаж» выглядел чуть лучше, чем в ее «светелке». Старая софа, вроде той, на которой я сейчас сплю, была прикрыта вытертым ковром, еще имелись три стула, продавленное кресло и колченогий стол под вытертой клеенкой.