– Ерунда, – хмыкнул Охотник. – Это не переделка – пустяк. Но все равно спасибо.
– Не торопитесь! Дайте мне еще несколько секунд! – видя, что Ярослав собирается уйти, попросил Эраст Григорьевич. – Увидев меня, вы, конечно, задали себе вопрос – что ему от меня надо? Я вам отвечу. Я остался, чтобы предупредить вас. Оказав мне… и милиции содействие, вы тем самым, вполне вероятно, поимели себе большую проблему. Сейчас я все объясню!.. Дело в том, что примерно с месяц назад, в одном из коммерческих ресторанов нашего города, где я ужинал с… э-э… одной дамой, я имел неприятность практически нос к носу встретиться с неким человеком по прозвищу Святой. Настоящего его имени и фамилии я не знаю. Но все урки называют его именно так – Святой. Уверяю вас, это страшный человек! Его власть в преступном мире нашего многострадального города поистине безгранична! Будучи по сути своей бандитом, он выглядит как артист эстрады. Безупречные манеры, дорогая одежда, но внутри – сплошная гниль!
– Очень интересно, – вздохнул Ярослав. – Только не могу взять в толк, при чем здесь я?
– Не торопитесь! Выслушайте меня ради вашего же блага! Так случилось, что много лет назад, еще в двадцатых годах, мне однажды приходилось сталкиваться с этим человеком. А точнее – этим нелюдем в человеческом обличье. Я тогда хорошо его запомнил и сейчас сразу же узнал… Понимаете, как правило, люди, тесно связанные с произведениями искусства, то есть – с большими ценностями, хорошо информированы. В том числе и о тех людях и событиях, о которых не принято говорить вслух и тем более – писать в газетах. Иначе не выжить. Вы меня понимаете?
– В общих чертах, – нахмурился Ярослав.
– Так вот! Я осторожно навел некоторые справки и теперь точно знаю, к а к о е место в уголовном мире Ленинграда занимает Святой. И я весьма наслышан о его жестоких, варварских, средневековых повадках. В частности, о том, что Святой никогда и никому не прощает нанесенных ему обид. Даже по мелочам. А арест любого из членов его банды – это прежде всего потеря денег. А значит – обида…
– Клоните к тому, что эти оборванцы входят в банду Святого?
– Я не клоню! Я кричу об этом во весь голос! И никакие они не оборванцы! Это профессиональные воры, специалисты высочайшей квалификации! А значит, уважаемые среди блатных люди… Голубчик, Ярослав Михайлович. Я весь в волнении, признаюсь честно! Как на приеме у доктора Канторовича, дай бог ему легкую смерть! Потому что я – осел. Почему осел, спросите вы? Я вам отвечу. Потому что слишком поздно вспомнил, где видел этого рыжего парня. А видел я его в ресторане, за столиком у Святого. Святой абы кого к себе за стол не посадит и водку с ним пить не будет. А я ему – в морду! Со всего плеча… Кажется, даже нос сломал. Обидно мне стало, вот и не удержался… Теперь нам обоим могут грозить серьезные неприятности. Святой злопамятен. Я не удивлюсь, если уже сегодня вечером перед ним на стол ляжет записка, где разборчивым милицейским почерком будут указаны имена, фамилии и адреса тех двух людей, благодаря которым два уважаемых среди уголовников щипача ближайшие годы проведут на лесоповале. То есть адреса нас с вами! В общем, вы как хотите, а я завтра же увольняюсь из Русского музея, собираю вещи и уезжаю в Одессу. К брату. У него там дом, на берегу моря.
– Неужели все так серьезно? – тихо спросил Охотник, тяжелым, не моргающим взглядом проникая в самую глубину расширенных от ужаса зрачков Кацнельгогеля. В том, что толстяк боится, и боится до смерти, не было ни малейших сомнений.
– Очень – слишком мягко сказано, – как-то резко обмякнув, грустно шмыгнул носом искусствовед. – Неужели вы думаете, что я, известный в среде коллекционеров собиратель и один из членов экспертной комиссии Русского музея, настолько истеричная натура, что готов по пустякам сорваться с насиженного места, оборвать выгодные связи и пустить прахом столько усилий? Нет, Ярослав Михайлович, милый мой… Я – Эраст Кацнельгогель, битый лис. И кое-чего повидал. Кое-чего кое о ком в этом городе знаю… В том числе о Святом. И о его методах мстить за обиду. Я, скажу вам по секрету, даже совершенно точно знаю, где этот ядовитый скорпион отсиживался всю войну! На мельнице, в окрестностях Свеаборга, на новых северных территориях! Глухонемого из себя изображал! Да так ловко, что красноармейцы его сразу оставили в покое… Ах, Ярослав Михайлович, голубчик. Мы с вами только что, сами того не ведая, подложили этому нелюдю огромную лохматую свинью. И Святой, как пить дать, будет мстить. Сто к одному. Так что и не уговаривайте, – замахал руками толстяк, как будто Ярослав только что на коленях умолял его остаться, – завтра же уезжаю в Одессу! Жизнь дороже. Зачем мертвому еврею деньги?
– Предлагаете мне сделать то же самое? – Охотник катнул желваки.
– Увы, – вздохнул Эраст Григорьеич, – это самый лучший выход из создавшегося положения. Никто не заставляет вас покидать Ленинград навсегда. Но отсидеться годик-другой где-то подальше от владений Святого просто жизненно необходимо.
– Что ж, благодарю за информацию, – кивнул Ярослав. Поймав руку искусствоведа, он стиснул мягкую, холодную и влажную от пота ладонь. – Как говорили древние, кто предупрежден, тот вооружен.
– Я рад, что смог хоть чем-то быть вам полезен, – старомодно приподняв шляпу, сказал толстяк. – Хотя… видит бог, зря вы сели именно в этот трамвай. Положа руку на сердце, сейчас я предпочел бы лишиться тридцати тысяч рублей, чем спасаться бегством и, как следствие, терять гораздо больше. Прощайте. Желаю вам уцелеть, капитан. Надеюсь, больше никогда не увидимся.
И Кацнельгогель, ссутулясь, направился прочь из арки проходного двора, почти шаркая дном висящего в руке драного кожаного портфеля о щербатый асфальт.
Ярослав проводил искусствоведа долгим, задумчивым взглядом. О себе он в эти секунды совершенно не думал. В черепной коробке набатом звучало только одно имя – Светлана. Из-за его сегодняшней инициативы ей теперь угрожала опасность. Самое противное было в том, что Охотник понял со всей очевидностью – в одиночку с коварным бандитом ему, увы, не справиться. Однако трусливо бежать с адреса в Метелице было по меньшей мере унизительно. Если толстяк не преувеличивает степень грозящей им опасности, то единственным человеком, кто мог реально помочь предотвратить месть Святого, был майор Щербатов…
Когда Кацнельгогель, дойдя до угла дома, повернул и скрылся из виду, Ярослав решительно направился обратно в околоток. Как гласит народная мудрость, клин вышибают клином. Или, как изредка выражался профессор Сомов, на каждую хитрую задницу всегда найдется член с винтом. Через полминуты Охотник снова сидел в прокуренном до невозможности кабинете майора. По мере того как Ярослав излагал вновь открывшиеся благодаря толстяку малорадостные факты, изможденное от недосыпания и дьявольской усталости лицо Щербатова становилось все жестче. Черты лица с провалившимися глазницами заострились настолько, что, казалось, о них, прикоснувшись случайно, можно запросто порезать палец.
Когда Охотник закончил, майор закурил очередную папиросу и сказал, глядя Ярославу в глаза:
– Знаешь, а ведь тебя мне сам бог послал, капитан. Дело в том, что такие теневые дельцы от живописи, как этот… искусствовед… с кем попало откровенничать не станут. Особенно с нами, с милицией. Ушлые типы, осторожные. Такие в блокаду хлеб с маслом каждый день втихаря под одеялом ели. К тебе же он отчего-то сразу проникся и, кроме всего прочего, даже в горячке рассказал, где именно собирается осесть, сбежав в Одессу. Невероятно. Внешность у тебя, что ли, располагающая, а, Ярослав?