И все же Охотник был профессионалом. Быстро взяв себя в руки, он как ни в чем не бывало направился вперед по улочке, оставив за спиной нарочито долго прикуривавшего сигарету Иваныча. Пройдя мимо полудюжины убогих, очень похожих друг на дружку домов, он наконец-то увидел ту самую, утопающую в густой растительности, заброшенную развалюху, о которой упомянул сенсей. Свернув в указанном направлении, Ярослав остановился под сенью раскидистого дерева, огляделся по сторонам и понял, что место для беседы выбрано более чем удачно. Здесь им вряд ли кто-нибудь помешает. Можно даже зайти в дом. Тем более что дверь в покинутую хозяевами хибару, словно специально, открыта настежь…
Между прочим, лучшей ловушки для диверсанта и не придумать. Раз – и все кончено. Тихо и без свидетелей. Идеальный вариант. Труп, предварительно раздетый догола, можно завалить хламом прямо здесь, в укромном уголке. Пока найдут, тело так разнесет на жаре, что опознать жмурика станет совершенно нереально. Невозможно даже будет понять, белый он был при жизни или черный. Красота. Впрочем, для кого как…
Слово «малыш», которым обратился к нему сенсей, до сих пор звенело в ушах Охотника. Однако заходить в дом Ярослав на всякий случай не стал. Рано еще расслабляться. Не все точки расставлены. А слово – оно, как известно, не воробей…
Леонид Иваныч появился через минуту. И, уже не скрывая широкую, почти счастливую улыбку, быстрым шагом приблизившись к Ярославу, сначала протянул руку для крепкого пожатия, глухо пробормотав:
– Вот и свиделись, Слава, – и без паузы стиснул бывшего студента и ученика в крепких мужских объятиях. Помедлив в нерешительности всего каких-то полсекунды, Ярослав тоже обнял профессора, сдавив его так неистово, что у любого, менее подготовленного физически человека наверняка затрещали бы ребра. Ибо для него не существовало больше инструктора Соммера. Враги и изменники так не смотрят в глаза и так не обнимаются. Мудрое сердце поняло это куда раньше холодного разума, пытающегося из последних сил сохранять остатки недоверия. Вопроса «свой или чужой» отныне уже не существовало. Но на смену ему, главному, основополагающему, сразу же пришло множество других, ответы на которые Охотнику только предстояло услышать.
– Как ты, малыш? – отстранившись, но продолжая крепко держать Ярослава за плечи, шумно дыша, спросил Сомов. Лицо его, загорелое до бронзового отлива, светилось, как стоваттная лампочка, и сверкало бисеринками пота. – Тебя прямо не узнать. Совсем матерым волчарой стал. Вон, даже волосы седые на висках пробиваются…
– Я в порядке, – дернул щекой Охотник. Спросил напрямую, глядя сенсею в глаза:
– Когда ты узнал, что я здесь, в Лас-Суэртосе?
– Успокойся. Ты ни в чем не прокололся. Пока, во всяком случае. Я узнал о твоем приезде гораздо раньше, чем ты сошел с борта «Гаучо», начал выдавать себя за липового швейцарца и споил целую ораву в «Чайной розе», – ухмыльнулся Сомов. Помолчав, уточнил, заметно посерьезнев и перестав улыбаться: – Я получил подробную шифровку из Москвы, за три дня до твоего приезда. И чуть с ума не сошел, узнав, что ликвидировать Майне и Шлеха поручили именно тебе. Слава богу, эти вечно все утаивающие друг от друга мудаки из спецотделов армии и Чека разобрались между собой раньше, чем ты успел наломать дров. По крайней мере теперь ты точно знаешь, что я – не предатель. А такой же разведчик, как и ты. Только с гораздо более качественной легендой и внушительным послужным списком. Иначе меня бы здесь, на руднике, сейчас не было…
– Кажется, начинаю понимать, – нахмурив лоб, обескураженно пробормотал Охотник. – Ты не был в плену. Тебя заслали к немцам. Еще в сорок четвертом.
– В сорок третьем, – кивнул Леонид Иваныч. – Я почти два года тренировал головорезов Судоплатова. Но в Чека узнали, что мой уехавший в Германию сразу после революции отец, герр Генрих Соммер, состоит членом партии Гитлера с тридцать первого года и, несмотря на дряхлый возраст и отсутствие погон на плечах – ему на тот момент было восемьдесят пять, – входит в ближайший круг самого партайгеноссе Бормана.
– Тоже не ху…во, – присвистнул Охотник. – И как ты…. отнесся к появлению беглого отца? Да еще в таком качестве?
– Никак. В общем, была создана легенда, по которой я, профессиональный тренер по рукопашному бою, якобы переехал из Питера в Ригу в сороковом году, сразу после установления в Прибалтике советской власти. Женился на латышке. С началом войны спрятался на ее родовом хуторе возле Либавы от русской мобилизации, а когда в город пришли немцы, во мне вдруг проснулся голос тевтонской крови. Я сам пошел в комендатуру и записался в полицаи. Показав себя настоящим извергом и костоломом. На самом деле, как ты понимаешь, там служил совсем другой человек… В сорок третьем году мой отец вроде как случайно узнал, что его давно потерянный великовозрастный сын находится по эту линию фронта и служит рейху. Конечно же, старик немедленно прислал за мной людей и меня привезли в Берлин. Пред его светлы очи. Дальше все пошло как по маслу. Особенно когда выяснилось, что я неплохо владею не только оружием, но также руками и ногами. Так я попал в СС. Все тем же инструктором по рукопашному бою.
– Он жив? – спросил Ярослав. – Твой старик.
– Нет, – махнул рукой профессор. – Скончался через три месяца после нашей встречи. Тихо умер, во сне. Дай бог каждому такую смерть. Знаешь, меня она совершенно не тронула. Я слишком хорошо знал, кем он стал за эти годы, в кого превратился. Но дело, ради которого меня внедрили в осиное гнездо, было уже сделано. Я стал своим. Первоначально предполагалось, что я вернусь в Союз в самом начале сорок пятого, когда исход войны был ясен даже самым отъявленным психопатам из ведомства Геббельса. Затем в центре отодвинули срок на май-июнь, видимо, рассчитывая к этому времени покончить с Германией…
– Именно тогда ты рискнул написать письмо Светлане и пригласить ее в Метелицу? – уточнил Охотник.
Видя, как удивленно взметнулись брови сенсея, он снисходительно улыбнулся, положил руку профессору на плечо и вкратце поведал нокаутированному известием Леониду Ивановичу историю своего знакомства с его дочерью, ну, и все, что за этим последовало. Включая службу на базе ОСОАВИАХИМ и рождение маленького сына Ленчика.
– Так что теперь мы с тобой породнились, дед, окончательно и бесповоротно! – с улыбкой заключил Охотник, как в старые добрые времена ткнувшись лбом в лоб сенсея и пытаясь как-то расшевелить слегка оцепеневшего от такого известия профессора. Наконец Сомов словно очнулся, несколько раз шумно и глубоко вздохнул, закурил и только после этого произнес ровным, почти будничным голосом:
– О таком подарке судьбы я даже мечтать не мог. Я очень рад за вас, Слава.
– Иваныч, – сказал Ярослав, – помнишь, однажды до войны, когда я еще был в бегах, я сказал, что наши с тобой судьбы во многом похожи?
– Конечно, – качнул головой Сомов.
– Так вот, – нахмурив брови, продолжил Охотник, – как только что выяснилось, они похожи даже больше, чем ты и я могли себе представить. Дело в том, что не так давно я тоже нашел своего отца. И так же, как и ты, не ощутил ровным счетом никаких эмоций, кроме неприязни и безразличия…