— Погляди на всякий случай в Гефсиманском саду. Иисус не единожды бывал в нем.
Верно. Несколько раз они поджидали друг друга в этом саду, чтобы вместе возвращаться из Иерусалима в Вифанию.
Быстро начало темнеть. Возникла явная опасность сбиться с правильной дорожки, и Магдалина молила Господа помочь ей, и он, похоже, услышал ее молитву. Пожалел любящую душу.
Через четверть часа торопливо-тревожной ходьбы она вошла в сад. Но он большой. И не может быть, чтобы Иисус сейчас находился под кипарисами, где обычно они встречались. Он не станет красоваться на виду у возможных посетителей сада, а они, как правило, в большинстве своем располагаются на отдых под развесистыми кипарисами. Но если не там, то где?
«Подальше от опушки. Где-то поближе к подножию».
Магдалине повезло и на этот раз. Она шла без выбора все глубже и глубже в сад, петляя меж оливами, смоковницами и пальмами, и когда уже намерилась возвратиться, так и не встретив никого, услышала голоса. Решила на всякий случай подойти поближе: вдруг и в самом деле Иисус с апостолами. И вот — узнаваемые голоса. Сердце забилось радостно, и она прибавила шаг.
Мало сказать, что апостолы крайне удивились появлению Марии Магдалины. Фома даже протер глаза, они просто остолбенели. Иисус же сразу понял: случилось что-то серьезное. Напрягшись, прочитал мысли Марии и предложил ей:
— Отойдем поодаль. Расскажешь.
Они не видели, что за ними тайно, даже стараясь быть незамеченным остальными апостолами, последовал Иуда Искариот. Любопытства ради. А еще, чтобы пересказать услышанное своим товарищам.
Когда же вник в суть рассказа Магдалины о творившемся в Иерусалиме, перепугался. Особенно его смутило то, что Мария Магдалина настойчиво предлагала Иисусу бежать, а тот не ответил ей отказом.
— Переправившись через Иордан, подождешь меня. Я, приготовив все нужное, приду к тебе. Тебе нужно уходить в Эдессу. Я пойду с тобой.
Иуда долго ждал, что скажет на это Иисус, быть может, с большим нетерпением, чем сама Мария Магдалина, но тот молчал.
«Сбежит?! Скорее всего, да!»
А в мыслях тот разговор с неведомым гостем, появившемся на вечерней трапезе невесть откуда, его мягкое, как бы нехотя сказанное жесткое предвидение: если предназначенный к жертвенной казней умудрится сбежать, в жертву приносили его спутников.
Великое желание возникло у Иуды воротиться к товарищам и рассказать им об услышанном, но, поразмыслив, он посчитал это малоприемлемым: начнется непременно спор, Иисус услышит его, и все дело может быть испорчено.
«Они поймут меня и верно оценят мой поступок, ибо я спасу всех, а не только себя», — наконец определился он и тихо, чтобы не привлечь к себе внимания, направился вон из сада, поначалу очень неспешно, крадучись, когда же отдалился от Иисуса с Марией изрядно, прибавил шагу.
Его путь — в Храм. Лично к первосвященнику. А что тот в Храме, Иуда не сомневался.
Он стремился к лучшему для всех апостолов. Ясно, что теперь им уже не удастся возлечь на трапезе с царем Израиля и первосвященником, зато они останутся живы.
Иисус молчал очень долго; а Мария Магдалина ждала ответа его с трепетом, до последнего мгновения надеясь, что он последует ее совету, и всю оставшуюся жизнь они проведут вместе, обогреваемые ее верной любовью; увы, этого не случилось.
— Я должен, Мария, пройти по судьбе до конца, — грустно, но решительно произнес Иисус. — Я благословен Отцом моим Небесным.
У Марии подкосились ноги, и Иисус едва успел подхватить ее. Притянув ее к себе, он по-отцовски поцеловал ее в лоб; она, обмякшая, безвольная, прижалась к нему, прильнув головой к его груди.
— Ты знаешь, судьба моя от матери моей, — продолжал Иисус. — Она еще в чреве своем посвятила меня Богу. На всех посвящениях меня в Великие я давал слово проповедовать людям о любви к Великому Творцу и о его ответной любви, хотя я был не единожды предупрежден о своем смертной конце во имя спасения от грехов рода человеческого. Я — Сын Человеческий, одновременно — Сын Божий, им благословенный. Я готов к такому концу!
— Я не оставлю тебя. Я буду с тобой рядом, — заверила Магдалина робко, сама же упрямо повторяла как заклинание свой обет: «Ты должен жить! Ты будешь жить!»
И именно эта решимость придала ей силы, помогла справиться с безвольной своей слабостью.
Иисус почувствовал, что Мария Магдалина обрела прежнюю твердость духа, попросил ее:
— Оставь меня одного. Пойди к апостолам и побудь там, не рассказывая им ничего.
Она покорно отошла, и от его твердости духа, какую демонстрировал он Марии, мало что осталось. Он, конечно же, не лгал, когда говорил ей о полной своей готовности испить Жертвенную Чашу, но ему, как и всякому человеку, очень хотелось жить, и искушение, уже в какой раз, охватило его: не зряшной ли окажется его добровольная жертва? Не махнуть ли рукой на все и не податься ли в Эдессу?!
Но тогда он предаст тех, кто уверовал в него, кто воспринял его слово о Царстве Божьем с надеждой! Тогда он предаст учеников-спутников своих, близких своих, особенно женщин, так трепетно к нему относящихся. Не только в нем разочаруются последовавшие за ним и при каждом воспоминании о нем станут отплевываться; они разочаруются во всем на свете и до конца жизни будут считать, что никому верить нельзя; неверие это они передадут сынам своим, внукам и правнукам.
«Что такое жизнь?! Стоит ли она такого отступничества, такого позора?!»
И хотя Иисус продолжал шептать песнь восхищения: «Из глубины взываю к тебе, Господи! Услышь голос мой. Да будут уши Твои внимательны к голосу молений моих…», душевная скорбь его начала отступать, медленно покидая бренное тело.
Вот он встал и вполне уверенно пошагал к ученикам своим. Предстал пред ними в обычном спокойствии, чувствуя их смятение. Оглядел их и, не увидев Иуды, спросил:
— Где Искариот, воитель наш?
— Должно быть, отошел по нужде и вот… Нет его. Выходит, не ошибся он, почувствовав, что разговор его с Марией Магдалиной кто-то слышит. Значит, первый беглец есть. Но, скорее всего, доносчик, спасающий не только себя. Выходит, совсем не заслуженно носит он громкое Искариот. Не воитель он, но трусливый заяц. Испугался, что покину я их, и придется им нести за это ответственность перед Великими Посвященными-приставами, а те, безусловно, смогут своего добиться.
Все это так, но еще не время говорить апостолам о сокровенном, тем более, что у него нет желания подставлять их вместо себя. Сказал со свойственным ему спокойствием:
— Ясно. Можно разводить костер.
Но, кроме него самого, никому не ясно ничего. Даже Марии Магдалине. Отчего вдруг — костер? Они же намеревалась не раскрывать своего присутствия здесь до самого рассвета, а он наступит еще не скоро. Ну а если велено развести костер, отчего же не разжечь его? Ночь довольно прохладная, и тепло костра не станет лишним. Возле него и подремать можно.