Прошло чуть больше получаса, огонь уже набрал силу, и вокруг него уютно расположились все. Иные из апостолов успели даже задремать, как вдруг на дальней оливковой плантации замельтешили факелы. Они все ближе и ближе. Вот они уже хорошо видны меж смоковниц, вот они уже освещают стройные пальмы, а голоса идущих с факелами в руках хорошо уже слышны. Иисус встал. Поднялись и остальные.
— Что это, равви?!
— Они — за мной.
Апостолы Симон, Андрей и другие обступили его, требуя:
— Беги, равви! Мы обнажим мечи и задержим их здесь!
— Нет! — твердо сказал Иисус. — Поглядите, идут не только стражники Храма Иеговы с палками, но и легионеры. Их даже больше. Да и зря кровопролитие. Я покидаю вас.
Он поклонился ученикам низко, коснувшись пальцами травы, затем передал посох Симону.
— Отныне ты — Петр. Краеугольный камень той веры, какую познали слушавшие меня и уверовавшие в Царство Божие.
Повернувшись, пошел навстречу приближавшейся хромовой страже и римским легионерам, которые поспешили обнажить мечи.
Петр, выхватив из ножен гладиус, опередил было Иисуса, некоторые из апостолов тоже поспешили за ним, но Иисус громко повелел:
— Не ищите смерти! Вам продолжать мое дело! Нести Живой Глагол Божий! Исцелять страждущих! Не окажитесь рядом со мной, не обвинили бы и вас в бунтарстве! Все! Исчезните! Воля моя беспрекословна для вас!
И больше не оглядываясь, пошагал к идущим арестовать его.
— Вот я, Иисус из Назарета. Сын Человеческий!
Храмовые стражники связали ему руки, опетляли веревкой торс его, и двое самых сильных взяли концы веревок в руки свои.
— Идем. В крепость Антипы.
Отчего туда?! Там же легионеры. Там — преторий! Если на суд синедриона, тогда — в Храм.
Не унизил, однако, себя вопросом. Гордо пошагал, окруженный двойным кольцом: внутренним — стражников с палками; внешним — легионеров с обнаженными мечами-гладиусами.
Путь до крепости Антипы через Золотые ворота близок.
Там, не сняв с Иисуса пут, втолкнули в застенок и затворили за ним массивную дубовую дверь, обитую кованым железом. Лязгнул массивный засов, проскрипел ключ в замке и — полная тишина непроглядной темени.
И вдруг из дальнего угла недовольный голос:
— Не дают спокойно поспать перед распятием. Ироды!
Тут же подал голос еще один арестованный. Но не сердитый, а участливый.
— Кто ты?
— Я — Сын Человеческий. Иисус из Назарета.
Еще один, третий арестованный, присвистнул и малое время спустя заговорил усмешливо:
— Мессия? Потомок Давида? Богочеловек, творящий чудеса? Отчего же не сотворишь чуда, спасая себя? Или для того дал арестовать себя, чтобы через чудо спасти нас, бросавших одежды свои под ноги ослицы твоей?
Иисус не нашелся сразу, что ответить, и тут заговорил первый из заключенных:
— Я не махал пальмовыми листьями. Я хотел под шум этот разжиться оружием, а меня захватили как вора-разбойника. Но я же не дурак, чтобы сказать нет. Сознаться, что я зелот-кинжальщик именем Варавва, — глубоко вздохнув, добавил отрешенно: — А-а-ау все одно крест. Что разбойнику, что сикарию, убивающему ненавистных римлян и продавшихся им евреев! Если, конечно, не сотворишь ты, Назаретянин, чуда…
— Нет. Не сотворю.
— Тогда на рассвете — на крест, — огорченно заключил один из захваченных в торжествующей толпе у Храма.
— Нет. Завтра не распнут.
— По твоему чуду? — хмыкнул Варавва.
— Нет, — ответил Иисус. — Но я это знаю.
— Тогда, может, помилуют ради Пасхи?
Ничего не ответил Иисус. В тайне он тоже на это надеялся, и ему все чаще и чаще вспоминалось благословение посланца Великого Творца на горе в Кесарии Филиппа, из которого вытекала надежда на замену его жертвы на жертву овном. А то, что завтра не произведется распятие, он знал точно: утром суд синедриона, затем утверждение приговора (оправдательного или смертного) прокуратором, а на все это уйдет почти полный день. Послезавтра же — канун Пасхи.
Совсем немного длился разговор в темном подземелье, и узники затихли. Может, уснули? Иисус же не смежил глаз. Ом готовился к суду, к открытой, безбоязненной дискуссии и подбирал самые убедительные ответы на вопросы по главным мотивам расхождения его идеи с тем, как лицемерно подогнали закон Моисея фарисействующие под свое понимание морали, подменив глубинную суть Закона на внешнюю обрядность.
Вместе с тем, нет-нет да и всплывает в памяти глас посланца Божьего на горе Иермона. И вот… Храм Соломона на горе Мериа, где некогда Авраам приносил в жертву Богу своего сына Исаака. Не символично ли это, не произойдет ли замена на агнеца?
Прошло довольно много времени. Должно быть, уже утро. Вот-вот за ним пожалуют. Они постараются провести его в Храм по лестнице из крепости Антипы до того, как в Храме соберется много паломников, Иисус раскусил замысел первосвященников и верных им служителей: все провести быстро и без большой огласки.
Чувство времени не подвело. Вот послышались дальние шаги. Приближаются медленно, но верно, гулко тормоша мертвую тишину. Вот скрежет ключа в амбарном замке, вот щелчок задвижки, и громогласно звучит повеление:
— Иисус из Назарета, выходи!
Тройка легионеров ведет его из подземелья к выходу, где его уже ждут храмовые стражники с палками в руках. Со стражниками еще и пара членов синедриона. Те объявляют Иисусу:
— Тебя ждет высший праведный суд. Ты обвинен в соблазне.
— Я готов опровергнуть все обвинения.
Не освободив от пут, Иисуса повели в плотном кольце к лестнице, ведущей из крепости в Храм через портики и двор язычников.
Портики миновали без остановки, спешно пересекли двор язычников, там стражники особенно плотно облепили Иисуса, хотя во дворе еще никого не было. Наконец, заведя во двор священников, освободили Иисуса от веревок и передали в руки ожидавших его священнослужителей Храма, которые поведи Иисуса в одну из комнат в правой пристройке давигра.
Комната перегорожена тонкой стенкой из свежевыструганных досок. На столе, перед лавкой — две свечи. Иисус понял, что сейчас начнется допрос для свидетелей…
Процедура суда над соблазнителем, который обвиняется в покушении на чистоту религии, расписана в Талмуде до самых мелочей: обвиняемого заманивают в комнату, разделенную перегородкой на две части, в одной из которых находятся те, которые согласились свидетельствовать против обвиняемого; во второй половине — сам обвиняемый. Тонкая перегородка позволяет слышать ответы обвиняемого, а две свечи, которым надлежит гореть на половине «соблазнителя», символизируют то, что свидетели «видят» его. Священнослужители Храма или кто-либо из приглашенных со стороны задают провокационные вопросы, а затем требуют, чтобы обвиняемый отрекся от своих взглядов. Если же он упрямится, его ведут в суд.