Очень недовольный остался Богдан состоявшимся разговором. Сделал горький вывод: ускользает царевич из-под его влияния. Заметно ускользает. Еще раз возникла мысль, не плюнуть ли на все, но он вновь одолел искушение.
«Грех великий изменить завету Грозного!»
Да и не случайно повторяемое «боярин» манило. Сбудется его жгучее желание получить боярский чин, если воцарится на троне его законный хозяин. Возможен чин и слуги ближнего.
Не менее расстроил Богдана и генеральный совет, как назвал его сандомирский воевода Юрий Мнишек, состоявшийся через несколько дней. Прибыли во дворец Мнишека его родственник кардинал Мациевский, краковский воевода Зебжидовский, доверенный литовского канцлера Льва Сапеги шляхтич Синявский (Бельский не знал, — что именно он любим Мариной), князь Руженевский, представитель шляхтичей Львовщины, да еще избранные делегатами от шляхтичей почти всех воеводств Польши. И что поразило Бельского, царевича не позвали на этот генеральный совет.
Впрочем, его отсутствие недоумение вызвало у многих, и тогда воевода Мнишек пояснил собравшимся:
— Зачем будущему государю слышать наши споры? Я оповещу его о принятом решении. Его место сейчас рядом с Мариной. Рядом с невестой своей.
И еще он объявил, открывая генеральный совет, что папский нунций Рангони будет сам присутствовать на таинстве принятия в лоно Католической церкви Дмитрия Ивановича, и торжество это намечено на воскресенье.
— Через неделю после этого — помолвка. Брачный контракт уже подписан, — огласил он с гордостью и, сделав паузу, подчеркивая важность сказанного, продолжил уже деловым тоном: — Приступаем к суетным делам. Послушаем в первую голову шляхтича Синявского. Он прочтет нам письмо Льва Сапеги.
Письмо короткое, и уполномоченный литовского канцлера прочитал его одним духом:
— Я обязусь собрать на свои средства две тысячи конных ратников, содержать их впоследствии на свое жалованье и на своем довольствии при условии, что будущий русский царь примет католичество.
— Примет, как я уже имел честь объявить вам, — твердо заявил Мнишек. — Вопрос решен окончательно и бесповоротно. Пусть канцлер готовит конников.
Встал князь Руженевский.
— Я самолично встану в строй с несколькими сотнями шляхтичей. Конных.
Собравшиеся вдохновились. Один за другим поднимались выборные от шляхтичей с твердыми заверениями.
Пан Хилецкий:
— Мне наказ такой: от нашего воеводства — тысяча всадников при полном оружии.
Пан Струсь:
— Шляхта нашего воеводства составила список желающих идти с царевичем на Москву. Больше тысячи. Конные и со своим оружием.
Богдан складывал в единое все обещания, и получалась весьма внушительная рать. Будто не за престолонаследие схватка, а добрая война с Россией. Это вызвало недоумение. Как и то, что шляхтичи говорили только о том, какие выгоды получат они, когда помогут претенденту на престол: о жалованиях, о землях в Московии, о льготах на торговлю всеми товарами с малой пошлиной или вовсе без нее и ни слова о том, как примут сами россияне Дмитрия Ивановича, поддержат ли его или поднимутся против — они верили только в свою силу, верили, что только этой силой удастся царевича привести в Кремль, а за это будут они достойно награждены.
Один из шляхтичей даже предложил:
— С русским царевичем стоит заключить клятвенный договор, где записать все до самой мелочи. И пусть он подпишется прилюдно. И поклянется.
— Такой договор будет, — сразу же, не дав продолжить разговор на эту тему, заявил Мнишек. — Он уже подготовлен. Осталось прочитать его Дмитрию Ивановичу и подписать. Содержание его я не стану разглашать. Он есть и останется тайным. Одно скажу: кто пойдет с царевичем, обижен не будет. Не будет обижена и Польша.
Вот это новость так новость! Что? Дмитрий Иванович не знает о подготовленном договоре? Или не захотел о нем рассказывать? Если не захотел — весьма печально. Стало быть, он уже полностью в руках Мнишека.
«А я снова окажусь обойденным, — возмущался Бельский. — Я, главный организатор этого великого дела!»
В какой-то мере он окажется правым в этом худшем предположении. О сути договора же он так и не узнает. Ни теперь, ни после, когда Дмитрий Иванович воцарится. Бельский лишь станет удивляться, отчего в управление Мнишеку отдается смоленская земля и сам Смоленск, неприступная крепость, каменные стены которой обильно обагрены кровью русских ратников и обывателей. Ему будут непонятными и другие действия государя российского, явно не в интересах Руси, и он с разочарованием поймет, что все его старания не привели к желаемому результату.
В общем-то он понимал, что эта плата за помощь полякам, но какова ее цена, он так и не сможет оценить, сам же Дмитрий Иванович так и не обмолвится с опекуном о тайном договоре.
Новое сообщение, которое сделал краковский воевода и вовсе ввергло Богдана в уныние, совершенно выбив его из колеи.
— У меня в руках письмо низовских казаков Запорожья и Дона. Это ответ на призыв Дмитрия Ивановича поддержать его. Он, как видно из письма ответного, обещал казакам полную вольницу, если наденет на свою голову царскую корону. Они согласны принять подданство Московии и послали с заверением этого двух атаманов — Корелу и Межанова с пятью казаками…
Вот это — под самый поддых. Ничего Дмитрий Иванович не говорил о своих посланиях. Тоже мимо него? Не может быть. А Корела. Был же уговор не делать ему самовольных шагов. Отчего он нарушил этот уговор?
Николай Зебжидовский тем временем продолжал:
— Их арестовал сын киевского воеводы Януш Острожский и отправил под конвоем в Краков. Письмо же приказал начальнику стражи передать лично в руки коронному гетману Замойскому.
Все возмущенно загалдели:
— Какое он имел право?! Он никто! Он только сын воеводы!
— Он не видит, слепец, пользы для Великой Польши!
— Письмо русскому Дмитрию, а не Замойскому! Адресату и отдать.
— Я обнародовал печальную весть эту, — переждав волну возмущения, продолжил краковский воевода, не просто ради того чтобы сказать. Мы говорим здесь о победах в Московии, но ни разу не вспомнили киевского воеводу князя Василия Острожского и его сына Януша. А я имею такие сведения: князь Януш арестовал атаманов и казаков не по собственной воле, а по приказу отца. Стало быть — законно. И еще я имею сведения, что князь Василий готовит для своего сына войско, каким будет перекрыт путь в Запорожскую Сечь.
«А Дмитрий туда и не пойдет, — с удовлетворением подумал Бельский. — Он поведет рать прямым ходом на Путивль. Войско Януша останется без дела южнее Киева».
Поднял руку кардинал Мациевский, и все примолкли. Он не встал, заговорил сидя:
— Пан Зебжидовский сказал верные вещи. Сын и отец Острожские — ярые противники похода в Россию. Они писали об этом самому королю. По большому счету они правы. Разве мы забыли бунт гетмана Косинского? Бунт атаманов Наливайко и Лободы? Если мы забыли, князья Острожские — нет. Они больше нас ведают, что Запорожская Сечь активно вооружается. Получается, они не против похода, они против последствий этого похода.