Впрочем, не долго им пришлось разгадывать загадки: утром в Кремле они обо всем узнали в подробностях как из разговоров с дворовыми, так и думными. Кремль гудел растревоженным ульем. Кому-то виделось предложение польско-литовской делегации манной небесной (объединение двух могучих славянских народов — великая сила); кто-то, наоборот, считал, что раздоры за ливонско-литовскую Прибалтику не утихнут никогда, а царь русский на польском престоле нужен ляхам лишь ради своей выгоды: подоят Русь, устроят крепкое войско, не устоять тогда Москве против Варшавы.
Дело доходило до кулаков.
Впрочем, пустозвонство все это. Никто не знал, о чем думает сам Грозный, как он относится к предложенному сеймом. Знали лишь одно: вторую встречу с коронными вельможами и литовскими посланцами царь наметил через неделю, где скажет главе делегации Гарабурде свое слово. Совета же царь ни с кем не держал, поэтому думай сколько заблагорассудится, думки твои так и останутся при тебе. Так же как и споры.
Но несмотря ни на что, Малюта не отступился от Годунова с Богданом и принудил их высказать свое мнение. Малюта очень надеялся на то, что Грозный все же позовет его в комнату для тайных бесед.
Предчувствие не подвело тайного советника, царь самолично сказал ему:
— Завтра заутреню отстоим в моей церкви, а помолясь, побеседуем.
Такого еще не бывало, чтобы царь не один молился в своей домашней церкви. Выходит, серьезно задумался самодержец Российский, получивший возможность добавить к своим титулам еще и королевский. Поэтому Малюте нужно было все ох как взвесить, чтобы не попасть в ощип.
Еще и еще раз Скуратов выслушивал мнения разных чинов как из дворовых, так и из думных, обобщая их, выбирая разумное, и все же самыми приемлемыми показались ему размышления Бориса Годунова: не отказываться от приглашения, но поставить такие условия, чтобы никакие выгоды не последовали для Польши и Литвы после избрания русского царя на их престолы.
А вот Богдан не показал ума государственного. Ничем он не отличился от десятков других дворовых. Отрицая в основе своей саму возможность принять просьбу польского сейма, ничего толкового о том, как это сделать, не сказал. Лишь одно разумное вырвалось у него:
— Избранный на сейме — не самодержец. Он будет связан по рукам и ногам.
Вот это — лыко в строку. При разговоре с царем необходимо, чтобы взыграло его властолюбие. Да так подвести, будто сказано между делом, не как о главном.
Еще одну важную мысль вынес Малюта из бесед с дворовыми, даже не очень влиятельными, но умными: шведов нужно гнать из Прибалтики взашей, иначе они перекроют в конце концов всю нашу торговлю по Балтийскому морю. А если шведов победить, то и Польша иной станет. Не будет нахально звать нашего царя в сейм на выборы, а по доброй воле сама войдет в состав Русского государства. Вот тогда образуется действительно могучая держава, перед которой все остальные, и славянские, и неславянские страны Европы преклонят колена.
Сам же Малюта намеревался напомнить Ивану Васильевичу о королеве английской Елизавете, ибо дружба с Англией во много раз выгодней для Руси, чем вассальность лукавой и лживой Польши, готовой доить Русь без всякого стеснения.
В назначенный час Малюту встретил духовник царев и повел его в домашнюю церковь, вход в которую через комнату для тайных бесед. Грозный уже молился, отбивая поклоны и размашисто крестясь. Малюта встал рядом с ним и тоже зашептал славицу Господу. Молить же его о чем, он не знал. О том, чтобы вразумил царя Ивана Васильевича поступить на пользу Руси, а не своему интересу? Но где грань между интересом царской династии и державой? Вот Малюта и крестился, шепча машинально: «Отче наш иже еси на небеси. Да славится имя твое, да прийдет царство Твое, да будет воля Твоя, яко на небеси и на земле…»
Вот, наконец, благословясь у царева духовника, они вышли из церкви и, усевшись друг против друга на лавках, смиренно сложили руки на коленях, как бы продолжая духовный разговор с Господом.
Скуратов терпеливо ждал первого слова Ивана Васильевича, первого его вопроса, но тот, казалось, не решался его задать. Но время все же настало:
— Как ты, верный советник мой, рассудишь о сватовстве меня или сына Федора на королевство Польское?
— Какие их условия? В точности мне пока они не ведомы. Не осмелился я без твоего слова, государь, приставить к ним своего соглядатая. Посчитал осудительным.
Он явно лукавил. Он не был бы Малютой, если бы не имел тайных агентов повсюду. В польской делегации он уже успел подкупить двоих, близких к главе их, пану Гарабурде, но зачем царю знать об этом? Пусть сам расскажет.
Грозный хмыкнул, не поверив главе Тайного сыска, но все же начал исповедоваться.
Малюта — весь внимание. Будто все для него внове. Когда же царь закончил пересказ условий «сватов», Малюта с просьбой:
— Дозволь, государь, уточнить непонятное?
— Затем и позвал, чтоб совет иметь, а какой совет, если не все ясно советчику.
— Посольский приказ тебе поведал или сами ляшские вельможи, что не тебя одного или сына твоего Федора представят на выбор короля в сейм? Это, думаю, важно.
— Глава посольства Гарабурда.
— Вот и прикинь, государь: тебя станут выбирать, как цыган лошадь на базаре. Кто лучше: ты, либо сын твой, или Эрнест, сын императора Максимилиана, брат ли Карла Девятого, герцог Анжу. Угодно ли такое самодержцу великой Руси?! И еще поразмысли… Ну, изберут тебя, или сына твоего, предпочтя род твой другим династиям, так ты что, власть над ними будешь иметь? Они станут властвовать над тобой, пугая переизбранием. Вот если бы они под твою руку отдались, тогда иное дело. Никто бы не посмел на столь великую державу даже косо поглядеть.
— Об этом я тоже думал. Но у них свой уклад, своя воля.
— Пусть. Порядки можно не менять, в православие тоже не принуждать, но власть должна быть одна, как и надлежит в едином государстве. Вот такое мое твердое слово. И не только мое. Твой Двор, государь, в большинстве тоже так думает. Только бояре — в разноголосице. Но как я рассуждаю, они хотят на ляшский манер ясновельможными именоваться и царя выбирать на польский манер из своих родов. Особенно Шуйские и иные из Владимировичей. Но нужно ли тебе, государь, подобное? Да и наследникам твоим не во вред ли? Потерять можно Богом данное царство, уплывет оно в руки алчных. С Федором тоже великий вопрос. Избрать соизволят, если он с приданым придет. Рот у них широко раскрыт: Смоленск, Полоцк, Усвят, Озерище — Литве, Польше ж того больше — изрядно древних русских земель. А какая уверенность, что завтра не спровадят Федора с королевского престола, плакали тогда, считай, извечные наши города, наши плодородные земли. Не ловкачи ли? Вот если бы признали право наследования престола, тогда можно еще поразмышлять над согласием. А на их условиях — ни за какие коврижки. Вот мое и в этом твердое слово, холопа твоего верного, государь. А то, что плачутся ляхи о неустройстве своем без королевской власти, наплевать на это и растереть. Сами себе такие порядки установили, вот пусть сами и расхлебывают.