Погиб же Скуратов по нелепому геройству. Царь с внушительной ратью вошел в Эстонию в самый разгар святок. Праздник стародавний, любимый славянами, который, как ни старалась одолеть церковь, ибо он приходился как раз на Великий пост, так и не смогла. Лишь в одном преуспела: оттеснила святки немного вперед, чтоб до поста оканчивались языческие празднества и по возможности накинула и на них свою сутану, внушая исподволь, что святки тоже церковные, они во славу Иисуса. Но память народа упряма и долговечна: праздновали святки шумно и очень весело (пиры, разухабистая музыка, пляски, катание с горок), и церковь, хотела она этого или нет, однако, смирилась.
Никто не ждал лиха. Никто не готовил оборону городов, никто не покидал домов своих, чтобы своевременно укрыться за крепостными стенами — ни вельможи, ни хлебопашцы, ни скотоводы, ни люд ремесленный, мастеровой: и в одночасье вместо смеха и музыка — плач великий, ибо Грозный велел никого не жалеть, ни женщин, ни детей, ни стариков. Вот и запылали дома, полилась кровь, хотя чего бы злобствовать, коли никто даже не пытался сопротивляться, никто ни единого русского ратника пальцем не тронул.
Особенно буйствовали татарские конные отряды под водительством Саин-Булата. Они оставляли за собой кроваво-пепельную пустыню, усеянную трупами мужей и изнасилованных жен.
Весть о жестокости русской рати все же опередила наступающих. Все чаще и чаще стали попадаться ратникам безлюдные хутора и даже целые поселки — насмерть перепуганные люди бежали к крепости Витгенштейн, чтобы не только укрыться за ее мощными стенами, но и дать отпор беснующейся рати.
Гарнизон крепости был смехотворно мал, всего пятьдесят рыцарей из шведов и немцев. Мечей и доспехов в арсенале тоже кот наплакал, зато решимости отстоять крепость, а с нею и свои жизни было хоть отбавляй.
Грозный знал о малом гарнизоне в крепости, поэтому решил штурмовать Витгенштейн с ходу, не устраивая осады, не производя обстрела из пушек, только лишь заготовить как можно больше лестниц. Смысл в этом, конечно же, большой: задержка со штурмом на несколько дней не на пользу наступающей рати, а наоборот, к выгоде обороняющихся — приготовят они смолу, кипяток, натаскают на стену валунов, а не станут сидеть, сложа руки, ожидая у моря погоды.
И вот ударил набат, его подхватили барабаны тысяцких и сотников, следом рогам заголосили волынки, сопелки, и самопальники тройной шеренгой подступили к крепостной стене. Залп первой шеренги и отступление за спины товарищей, чтобы зарядить рушницы, в это время стреляет вторая шеренга, тоже залпом. За ней, третья. И началось круговращение с беспрерывными залпами, а под прикрытием этих залпов посоха несет лестницы, за которыми важно вышагивают мечебитцы — их работа впереди: вверх по лестницам и сеча на стене, от их ловкости и настроенности зависит успех штурма. Вот и вышагивают они, готовя себя к смертельной схватке.
Защитники крепости ждут их. До поры до времени они укрываются от пуль за зубцами, венчающими стену, поэтому ничто пока что не мешает мечебитцам карабкаться вверх, даже не прикрываясь щитами, но вот настал момент замолчать самопальникам, чтобы не побить своих, и тут стена ожила. Кто с мечами, кто с топорами, кто с вилами, а у кого в руках заостренные колья. Рубят, колют, бьют, скидывают вниз с таким остервенением, что оторопь берет.
Заминка. И что самое неприятное, лихости у мечебитцев заметно поубавилось. Вроде бы лестницы не пустовали, но видна была у штурмующих явная вялость.
Малюта с поклоном к Грозному:
— Дай мне, государь, пару сотен стрельцов из своего полка и позволь лично повести их на штурм.
— Стоит ли? И так одолеется. Ратников на стенах почти не видать, а сброд остальной недолго поупрямится.
— Ой, ли? Вон как упрямо спихивают наших да секут их. А если у мечебитцев совсем угаснет пыл, захлебнется тогда штурм. Стыд головушке. Каплю река не проглотила. Сейчас важно пример показать.
— Ладно. С Богом.
Малюта к посохе, что продолжала ладить лестницы. Более десятка готовых. Он приказывает:
— На плечи и — к стенам.
Увидя подмогу, штурмующие взбодрились. Посмелей и прытче полезли вверх. Рожки, гудки и волынки заиграли веселей, как бы подстегивая вялых и неспешных.
Приставлена новая лестница, и Малюта первым полез по ней вверх. Оттуда уже камни начали лететь. Похоже, женщины пособляют, подносят камни на стены. Малюта, однако, крепко держит над головой щит и упрямо переступает одну за другой ступени.
Вот и верх. Выхвачен меч и — прыжок на стену. Отскочил чуток в сторонку, чтобы дать место телохранителю, который не отставал от него, успел, отбив выпад шведа, рубануть его с плеча, тот рухнул, но на его месте уже трое с рогатинами. Как на медведя.
Рубанул Малюта мечом по одной рогатине — напополам, взмах мечом, чтобы отбить вторую, но в спину получил удар топором. Мощный, хотя и не пробивший добротной кольчуги, но чуть не сбивший с ног. Миг замутненного сознания и — все. Одна из рогатин угодила в кадык.
Опоздал защитить своей грудью хозяина телохранитель и осталось ему одно: мстить за любезного хозяина своего, мстить люто, не боясь смерти.
Он тоже погиб, но в этом месте на стену уже успели взобраться несколько мечебитцев царева полка, ловких и храбрых. Теперь их уже не остановишь, теперь прорыв свершен.
Через два часа крепость пала. Кого в горячке посекли, тот оказался поистине счастливым, ибо тех, кто оказался в плену, подвели к царю, и тот, пылая гневом, повелел:
— Всех на костры! Жечь медленным огнем. Пусть знатной станет тризна по Малюте Скуратову, верному моему холопу, моему любимцу!
Поистине достойная тризна для жившего душегубством.
Уже на следующее утро в Невское Устье поскакал гонец от Грозного к Богдану Бельскому, чтобы тот передал полк в руки второго воеводы, а сам спешил в Новгород, откуда повезет дядю своего в монастырь Святого Иосифа Волоцкого — достойно схоронить его рядом с могилами отца и матери.
Провожал своего любимца в последний путь Грозный более версты, затем долго стоял с непокрытой головой, пока основательно удалился санный обоз с телом покойного в сопровождении сотни стрельцов из царева полка и дюжины розвальней, на которых по воле царя погружена треть казны, захваченной в крепости, как вклад в Иосифо-Волоколамский монастырь на помин души великого опричника.
Для Богдана и весть о гибели родного дяди и опекуна, и повеление царя спешить в Новгород, чтобы там, встретив траурный поезд, сопровождать тело геройски погибшего до монастыря, что удар по темечку. Все. Теперь один как перст. Никто не подставит заботливое плечо, такое надежное и крепкое, а главное — своевременное. Да и не просто один, а в пристежку с Борисом, с которым так некстати свел их Малюта тайным замыслом. Теперь предстоит не только думать о своей голове, но и за Борисом зорко следить, чтобы не навредил бы он, ловкач и проныра.
«Что же, значит — судьба. Куда от нее денешься?»