Последнее, что я ощутил в полете, был удар, как будто кайлом, в правое плечо. И одновременно с ударом о землю и потерей сознания я увидел, как мой серебристый «рав» врезался в буро-кровавый «форд», в дверь сидящего рядом с водилой Тимерлана. Потерявший ориентацию бык напоролся на рапиру толедского тореодора, мелькнуло у меня где-то в лабиринтах уходящего сознания. И недалеко от меня, с противоположной стороны дороги, у кромки леса вспыхнул гигантский костер, почти такой же, как в Нью-Йорке — так показалось моему уже угасающему сознанию…
…Кладбищенский художник по камню Иван Иваныч Меченый, неспешно ехавший за «эксплоером» на своем стареньком «фольксвагене», оказался невольным и единственным свидетелем произошедшей катастрофы. Он успел оттащить подальше от гигантского костра окровавленное и опаленное тело еще дышащего человека. Он же вызвал по своему сотовому телефону «скорую» из ближайшего Домодедова.
…Сознание ко мне вернулось только через сутки. Мое плечо было загипсовано. Оглядев пустые белые стены реанимационной палаты, я опять ушел в приятную, спасительную нирвану после введенного мне морфина ангелоподобной белоснежной медицинской сестрой. Еще через два дня она же сказала мне с сочувствием в голосе: «Больной, к вам пациент».
Вошедший человек поинтересовался:
— Как вы себя чувствуете?
— Тихо-тихо, — почему-то ответил я.
— Ну и ладушки, ну и хорошо.
Но через минуту он ушел, увидев, что я закрыл глаза.
Еще через день меня перевели в общую палату, и снова пришел этот человек в наброшенном на плечи белом халате и с желтой папочкой в руках.
Представившись оперуполномоченным уже известной мне организации, он без обиняков изрек:
— Ну что, богатенький ты наш Буратино, расскажи, как ты дошел до жизни такой? Вот тебе бумага и вечное перо.
С этими словами он извлек из папки пачку белоснежных листов бумаги и положил их на тумбочку, придавив сверху фирменной авторучкой, и удалился.
Взяв в левую руку вечное перо, я с трудом вывел: «…Я оказался случайным свидетелем, а затем и участником этой истории…»
14 декабря 2001 года я и сопровождающий меня куратор Петр Львович Черных прошли через «зеленый коридор» в аэропорту «Шереметьево-2» к стойке контроля документов и сдачи багажа.
За спиной остались длинные очереди вылетающих на ПМЖ разноликих странных пассажиров. Пейсатые ортодоксы чисто славянской наружности, баптиствующие украинские сектанты, отрицающие все и вся, вперемежку с брайтонской публикой неудавшихся аферистов-бизнесменов, возвращающихся с «разведки» русского рынка в нью-йоркский Бруклин. Да десятка три американских подозрительных «семейных пар», купивших по дешевке русских детей и вывозивших их, напуганных, ничего не понимающих по-английски и не ведающих, что летят в неизвестность…
На вопрос служащей Аэрофлота о моем багаже моментально отозвавшийся Петр Львович сообщил:
— У нас только ручная кладь.
Что, собственно, было абсолютной правдой. В моем раскрытом дипломате её явно удивило содержимое — квадратная литровая бутылка украинской перцовки и комплект сменного белья с тюбиком зубной пасты, щетки да бритвенного прибора.
— И это все? — спросила она, широко раскрыв огромные, как у коровы, голубые глаза, поочередно глядя то на меня, то на мои документы.
— Да, все. Жаль только — веник забыли.
— Какой еще веник?
— Ну, березовый, для парилки. Как Задорнов рекомендовал, — ответил я ей совершенно серьезно.
Контролерша налилась краской то ли от злости, то ли из-за конфуза.
— Да ты, Зин, чё, не видишь, что ли — командировочные они, — сказала подошедшая к ней холеная и фигуристая блондинка лет тридцати с отмороженными рыбьими глазами. Видимо, старшая. И опять вмешался Львович. Засветив свои корочки, что-то прошуршал вполголоса, хохотнул, снял и протер платком очочки. Во всем его протокольном виде значилось: вы старший лейтенант и вы пропорщица, не томите меня, подполковника одной с вами общей службы. И хотя девушки, в отличие от погранцов, были в аэрофлотовской форме, по их взглядам и вдруг появившейся собранности я легко догадался, кто здесь командует парадом.
Прилепив мне на дипломат синенький номерок и такой же на саквояж Львовича, девушки вернули нам паспорта и билеты, коротко добавив:
— А теперь на пограничный контроль!
У стеклянного контрольного пограничного пункта в виде аквариума нас не задержали. Я первым, а Львович следом перешагнули условную линию границы.
— Ну, вот и пройден Рубикон… — выдал он чей-то афоризм с приятельски философско-протокольным видом службиста-бюрократа.
Я видел его всего третий раз в жизни. В первый раз в одиночной камере Лефортова, где «отдыхал» после больницы некоторое время, при собеседовании в виде допросов или наоборот.
Затем за сутки до вылета его представили, как моего куратора и переводчика, а также секьюрити. Я стал здорово заторможенным той гадостью, что мне постоянно добавляли в пищу. Но и без нее мне было совершенно все равно. Я согласился на все условия ради одного: я хотел УВИДЕТЬ ТО МЕСТО, ГДЕ ПОГИБЛА АНГЕЛИНА! Все остальные дела и хлопоты брал на себя Львович, сетуя, что командировка может затянуться на более долгое время, чем планировало его начальство.
«Боинг 747», оторвав шасси от взлетной полосы, уверенно набирал высоту, устремляясь за солнцем на запад. Я опустил пластмассовую шторку окна. Чуть отодвинув спинку кресла и не обращая внимания на деловитое брюзжание Львовича, погрузился в дремоту. Вскоре пришел сон, отключив от всего окружающего. «Боинг», своим мирным шумом убаюкав меня, отсекал огромными крыльями все оставшееся внизу, на земле, в моей несуразной и запутанной жизни…
Проснулся я от сообщения, что лайнер проходит над Нью-Фаундлендом и вскоре пересечет границу между Канадой и Соединенными Штатами. До приземления оставалось чуть более двух часов. Стюардессы развозили чай и кофе.
— Вам кофе или чай? — спросила одна из них.
— Кофе и, если можно, вместо молока добавьте коньяк, пожалуйста, — попросил я.
— Ну что ж, так как вы свой ужин и обед счастливо проспали, то, безусловно, заслуживаете исключения, — ответила она.
Пообещав вернуться через несколько минут, и вручив мне кофе с лимоном, стюардесса действительно вскоре принесла маленькую бутылочку бренди. За то время, пока я смаковал кофе с коньяком, лайнер оставил за своим хвостом Бостон и спустя еще полчаса начал медленно снижаться. Прогулявшись по проходу до туалета и обратно, я услышал последнее сообщение: начинаем снижение над Лонг-Айлендом, еще через четверть часа объявили, что пролетаем над графством Носсау, и вдруг резко пошедший на снижение самолет, казалось, почувствовал близкое стойло родного аэропорта.