Следующее письмо, которое открыл Аксель, было написано более двух лет тому назад.
Когда ты сбежала отсюда, то сделала это якобы потому, что тебе нужно было время, чтобы подумать, но с тех пор прошло уже больше года, и я думаю, что ты мне наврала. Не слишком умно с твоей стороны мне врать. Я знаю, что тебе было страшно сидеть в подвале домика, но я не сознавал, что делаю. Когда ты приедешь, ты увидишь, что я изменился. Ты не поверила мне, когда я сказал, что ты первая, с кем я был вместе. Баб вокруг меня всегда крутилось много. Они сами навязывались, но мне никто не был нужен. После первой ночи в «Сандане», когда мы шли вдоль фьорда, я сказал, что хочу тебя. И никого другого. И тогда ты сказала, что рада этому. Ты еще много чего говорила — что тоже не хочешь никого другого, что всегда будешь со мной, что у нас родственные души, и всякую прочую бабью чепуху. Что тебе нравится спать со мной. Что я лучший из тех, что были у тебя. Убить кого-нибудь не хуже, чем дать кому-нибудь что-то, а потом вдруг отнять.
Еще одно, датировано девятнадцатым августа прошлого года.
Я знаю, что ты видела меня сегодня. Ты прошла совсем рядом с моей машиной. Ты заметила меня и притворилась, будто не видишь, и перешла на другую сторону улицы вместе со своей подругой. Вы поехали на метро до «Стортинга», а там пошли в кафе «Алексис». Ты провела там час, а потом пошла домой. Свет в твоем окне горел до десяти минут двенадцатого. Потом он погас. Значит, ты заснула. Или, может, ты лежала и думала. Всю эту неделю я не ходил на работу — использовал отгулы. Не было в сутках секунды, когда бы я не знал, где ты и чем занимаешься.
Письмо от девятого июня.
Если только ты сможешь забыть то, что случилось, то я вот что придумал. Я продам домик, возьму кредит и куплю в городе квартиру побольше. Достаточно большую для двоих. Пожалуйста, забудь то, что случилось. Я проштрафился, но получил урок.
Аксель снова и снова перебирал листочки, проникая все глубже в отношения, о которых не желал ничего знать. Он понял, что вот эти письма могут рассказать ему о том, что с ней произошло, но еще и о том, где она может быть. Он помнил, что Мириам рассказывала ему о домике, где она побывала. Должно, быть, это тот самый домик, о котором шла речь в письмах, с подвалом, который использовали во время войны. Хозяин домика переводил людей через границу, рассказывала она. Дедушка ее знакомого.
Почерк, которым были написаны письма, становился все более неряшливым. Тон тоже изменился: в тех, что были написаны, по всей видимости, еще до разрыва, никаких угроз не было. Аксель открыл конверт, помеченный 16 июля пять лет тому назад:
Я все еще сижу на крыльце и смотрю на дорожку. А потом я смотрю на свой палец с кольцом, которое ты мне подарила. Обручен. Вот бы ты в выходные оказалась свободна и решила приехать. Сюрприз! Ты любишь делать мне сюрпризы. Что ты придумала в ночь перед тем, как тебе нужно было уехать, я бы никогда себе представить не мог…
Дальше Аксель читал по диагонали.
Я знал, что тебе поправится здесь, в лесу. Самый чудесный домишко в области Хедмарк. Мы здесь можем жить месяцами, годами, и никто нас не потревожит. Может, нам стоило бы переехать сюда, обосноваться здесь насовсем, ходить на охоту, жить тем, что найдем в лесу, как жил мой отец? Чтобы нам никто не докучал.
Вместе с письмом и конверте лежала фотографии. Аксель поднес ее поближе к настольной лампе, чтобы на нее падал спет. Это был тот же снимок, что лежал у нее дома на кухне, но здесь ничего не было отрезано. Она стоила на фоне дощатой стены, покрытой коричневатой олифой. На фото был и тот, кто обнимал ее за плечи. Видно было, что он на двадцать — тридцать сантиметров выше ее. По чертам лица было понятно, что у него синдром Дауна. На земле; перед ними — тень от головы и рук, отброшенная тем, кто их сфотографировал. На обратной стороне снимка было написано: «Освальд не может найти слов, чтобы это выразить, но и ему ты тоже нравишься».
Аксель выхватил письмо из конверта, проштемпелеванного четырьмя неделями раньше того, что он только что прочел.
Все хожу из угла в угол и считаю дни до твоего приезда. Радуюсь тому, что смогу показать тебе все то, что мне так дорого. Я знаю одно место, о котором больше никому не известно, там можно отлично искупаться. Маленькое озерцо недалеко отсюда. И еще мы можем подойти поближе к границе, и там я тебе покажу медвежью берлогу. Может быть, и сама матушка-медведица окажется на месте. Не так давно я там видел следы медведицы и двух медвежат. Ты же говорила, что внутри я — медведь. Да и ты тоже, мне кажется. Я привел машину и порядок и встречу тебя на станции, как мы договаривались. Но на эту старую развалюху полагаться нельзя. Если она вдруг забарахлит на лесовозной дороге, придется тебе до Омуэна ехать на автобусе. Домик расположен почти на десять километров севернее, в глубине леса, так что даже и не пытайся разыскать его сама, попроси кого-нибудь из ребят с бензоколонки «Эссо» подвезти тебя сюда. Я у них подрабатывал на школьных каникулах еще с тех пор, как был совсем мальчишкой. Спроси Рогера Охейма и передай ему привет от меня.
Аксель заново перечитал последние строчки. «Она в этом домике! — пронеслась у нет и голове мысль. И в ту же секунду: — Я знаю, как мне его найти».
Было пять минут пополуночи. После седьмого звонка он уже начал сомневаться, что кто-нибудь снимет трубку. И тут на другом конце кто-то хмыкнул.
— Том? Это папа.
Ответа не было, но ему слышно было дыхание сына. Аксель представил себе, как тот стоит в темноте своей комнаты в боксерских трусах и футболке и пытается понять, что происходит.
— Отец, — пробормотал он. — Вот черт…
Волосы у него наверняка падают на глаза, и ему холодно. Когда Акселю в последний раз так хотелось обнять сына? Прижать его к себе так крепко, чтобы он никуда не мог от него деться.
— Что тебе надо? — Голос зазвучал раздраженно: парень вновь обрел самообладание.
— Том, у тебя ко мне тысяча вопросов. Скоро ты получишь ответ на все, если я только буду в состоянии ответить. Но вот как раз в этот момент ты должен помочь мне в одном очень срочном деле. Ты понял?
В трубке снова хмыкнули.
— Ты помнишь карты, которые остались после дедушки, те, что лежат на чердаке? Мы их еще смотрели все вместе — ты, я и Даниэль.
— Это те старые, с войны?
— Вот именно их я и имею в виду. Ты должен подняться на чердак и найти их.
— Что, прямо сейчас?
— Да, прямо сейчас.
— Зачем они тебе?
Аксель сказал как можно спокойнее:
— Пропала женщина. Я должен найти ее, пока не поздно.
— Вы с матерью собираетесь развестись?
— Ты должен сделать то, о чем я тебя прошу. Залезь в шкаф, который стоит за чемоданами и тюками с зимними вещами. Возьми с собой телефон. Не разбуди никого.
Он слышал, как Том открыл дверь своей комнаты, как он пробирался по дому. Аксель представил себе, что тоже идет там, рядом с сыном, по дому своего детства. Запахи из кухни, ванной и туалета, мыла, духов, хлеба и остатков ужина. И запах самого дома — запах, пропитавший стены, хранящие всю историю семьи. И запах спящих, тех, кто больше всего значил для него в этом мире, для кого он значил больше всех. Бели дверь закрыта неплотно, он мог бы остановиться перед ней, прислушаться к дыханию Бии в темноте.