В коридоре решили не садиться. Вечером становится прохладно, а ветер надует песок и пыль в салаты. Четыре стола пересекали большую комнату, в которой жили три женщины. От окна и до двери стояли тарелки, бутылки, стаканы. Входя в помещение, сразу натыкаешься на угол крайнего стола. Три десятка офицеров и прапорщиков, разбавленные несколькими женщинами, теснились плечом к плечу.
Комбат поднялся и взял стаканчик, наполненный до краев.
— За Володю! Пусть ему земля будет пухом! До дна!
Мы встали, молча выпили, сели. Каждый из нас задумчиво жевал, закусывал, думал о погибшем товарище, о своей судьбе, о войне. Я пребывал в раздумьях, переживал, что в последнюю встречу слегка поссорился с ним. Вовка как бы ревновал к моему быстрому служебному росту. Раздражался. Черт, по-дурацки все вышло. Мужики дружно обвиняли Ошуева в смерти Сбитнева. Какого черта под обстрелом вызвал к себе! Еще и сам пулю схлопотал в грудь…
Второй тост — за успешный вывод, чтоб повезло ребятам на Родине, а третий — за всех погибших. После третьего тоста Подорожник объявил о своем решении назначить командиром роты Мандресова. Большинство собравшихся одобрительно загудели, поддерживая это назначение. Выпили за Мандресова.
— Вместо Александра, если, конечно, утвердят его на роте, на взвод АГС буду предлагать лейтенанта Ветишина.
Одобрительные возгласы были прерваны недовольным высказыванием Мандресова:
— А кто останется в первой роте? Только один взводный?
— В полк прибыли молодые лейтенанты, завтра укомплектуем образовавшиеся вакансии в ротах, — успокоил его комбат.
Выпили за выдвижение Ветишина.
Грымов отставил свою рюмку, молча встал и, не прощаясь, тихонечко вышел из комнаты. На его лице отразилась целая палитра чувств: гнев, ярость, злость и обида.
Я усмехнулся про себя и, случайно встретившись взглядом с Ветишиным, подмигнул ему. Сережка понимающе мигнул в ответ. Обошли должностью Эдуарда, вот он и бесится. Поделом ему.
Последние тосты заглушила громкая музыка, изливаемая магнитофоном. Внимание народа переключилось на женщин. Вспомнили и о них: начались танцы-обнимансы.
Комбат подозвал меня к себе:
— Комиссар, не будешь ли так любезен не появляться в нашей совместной коморке часа два-три? Я хочу немного размяться! Договорились?
Я кивнул головой в знак согласия, а Чапай увлек за собой Наталью. После ранения в ногу начальника штаба в наших «апартаментах» проживали мы вдвоем. Кроме меня, помешать комбату развлекаться больше некому.
Едва он растворился за дверью в ночной темноте, как рядом на подоконник присел угрюмый Арамов.
— Никифор Никифорович, есть разговор! Ты зачем отобрал у Рахмонова Коран?
— Конфисковал согласно приказу Золотарева! Подрывная литература.
— Какая подрывная? Он ведь мусульманин!
— А книга на арабском языке. Рахмонов, может, арабский знает, а я нет! Пусть приобретет на русском, чтобы знал содержание. Потом пусть читает на здоровье. А вдруг под видом религиозной книги там антисоветская пропаганда?
— Ну, Ник, брось дурить! Знаешь же, что это не так! Не отдашь солдату книгу?
— Нет, не отдам! Мне она самому понравилась. Трофей!
— Подари лучше мне, я буду читать! Это священная книга. Она не может быть сувениром. Пожалуйста!
— Баха! Я тебе ее подарить не могу, сам говоришь: книга — священная! Но могу обменять. Сейчас только придумаю на что.
Я на минутку задумался. Думать мешал шум. Пьянка постепенно выходила из-под контроля. Мужики начали цепляться друг к другу, тискать девчат в углах, горланить песни. И тут в комнату вихрем ворвался командир полка и покрыл всех трехэтажным матом. Филатов со злостью пнул ближайшую табуретку и выдал еще одну витиеватую фразу из семи непечатных слов. Мастер! Самое благозвучное из всего сказанного было:
— Вон отсюда! Прекратить балаган! Это поминки или что?!!
Кто сидел у раскрытых окон, как я, выпрыгнули в окно. Кто был близко к дверям, прошмыгнул в них. Троим или четверым, что были ближе к «кэпу» и не увернулись, достались звонкие затрещины. Магнитофон замолчал, получив командирского пинка.
Пробираясь сквозь колючки и репейники, я громко выругался и выразил эмоции вслух:
— Черт! Иван Грозный! Сорвал отдых!
Следом за мной на дорогу из зарослей выбрался Арамов. Мы принялись отчищать от репьев брюки и неожиданно оба громко рассмеялись.
— Да! «Кэп» в гневе страшнее раненого вепря, — сказал Баха.
— И, правда, сами виноваты, пустили мероприятие на самотек. Не выдержали нервы у «бати». Нужно было закругляться еще минут двадцать назад, — вздохнул я. — А я уже было, положил глаз на новенькую, Ленкой, кажется, зовут, по прозвищу Ногтегрызка (ноги очень худые, а руки еще тоньше). Придется идти в свой модуль спать.
— Но какой стиль! Какой слог! Силен «бугор», силен, ничего не скажешь! Классика жанра! Итак, Никифор, вернемся к нашему разговору: твои условия обмена, на что махнемся?
Я опять задумался. Арамов в мае женился на поварихе-хохлушке, землячке комбата. Она была старше Бахи лет на пять. Мужики отговаривали парня, только Подорожник одобрял: «Хорошая женщина, гарная дивчина, справная. Остепенишься. Правильно, лучше хохлушек жен не бывает». После свадьбы «молодым» выделили отдельную комнату в штабном модуле, в семейном углу. Там жила еще семья помощника начальника штаба.
— Меняю на самовар. Электрический чайник у нас сгорел, покупать неохота. Махнусь на твой семейный самовар! — придумал я вариант обмена.
— Он не мой, а жены. Давай на что-нибудь другое.
— А у тебя больше ничего нет, чего я не имею. Может, на трофейную саблю?
— Фигу! Саблю, коня и жену — не дам никому!
— И я, Коран и кинжал — не дам никому.
Баха, обиженный отказом, махнул рукой и побрел домой. К жене. Я же, словно неприкаянный, пришел к дверям своей комнаты. Услышав сладострастные стоны и счастливые всхлипы, я понял, что пока тут лишний. Если курил бы, то сейчас самое время закурить. А так, сидел на ступеньках и глазел в небо, трезвея. Некоторое время философствовал про себя о мимолетности человеческой жизни и всего человечества в многомиллиардной истории Вселенной.
Через час мне надоело ждать окончания «кобелирования» Подорожника, слушать стук кровати. Я отправился обратно, откуда пришел, в поисках развлечений. На лавочке, прислонившись к стене, сидела, дышала и наслаждалась ночной прохладой Татьяна — начальница столовой.
— Танюша, я составлю тебе компанию, не возражаешь?
— Садись, если найдешь свободное место, — ответила толстушка.
Действительно, места было мало даже для меня, худощавого. Берендею не хватило бы места и на одну ягодицу. Я плюхнулся ей под бок, на скамью, и откинулся к стене модуля, обхватив при этом левой рукой часть талии Татьяны.