— Владимиров и Якубов — за мной! Посмотрим, что у нас в тылу творится. Дубино! Остаешься вместо меня, будь на связи, и внимательно следите за каналом.
— Понятно, — буркнул сержант.
— Не «понятно», а отвечай «есть», и «так точно»!
— Есть, товарищ лейтенант. Вы все время к словам придираетесь.
— Ни придираюсь, а к порядку тебя приучаю.
Дубино пробурчал, мол поздно учить, пора домой, и ушел руководить бойцами.
Моя группа двинулась по длинному извилистому лабиринту дувалов. Ход сюда, ход туда. Арыки, тропа, стены. За стенами — виноградники, огороды, сады, сараи. И никого. Ни одной живой души. Двор за двором, сарай за сараем, дом за домом, виноградник за виноградником. Никого, ни души. По крайней мере, никто не стрельнул, ни бросил гранату. Но никто не встретил и хлебом — солью. Нам здесь не рады — это факт.
Растяжки нами расставлены, сюрпризы приготовлены для встречи незваных гостей. Можно возвращаться, отдыхать.
В укреплении бойцы разожгли костер, что-то варили. Пахло чем-то вкусным. Курятина? Точно, мои разгильдяи, где-то уже поймали кур, общипали, приготовили. Вокруг благоухало ароматным чаем. Жить уже веселее. Хороший сытный обед, чай, свежий воздух, тишина… Курорт! Санаторий! Существование стало более-менее сносным. А что другое я ожидал? На войне, как на войне. Война — это в основном ужасная тоска. Когда не стреляют. А когда стреляют — тоска с ужасами. В этом месте в ходе театральной постановки должен раздаться грустный смех.
Сон… Антракт…Занавес…
— Ник! Ник, черт возьми! Ты почему на связь не вышел?
Голос ротного был злой и противный. Связист, гад, проспал.
— Не можешь службу организовать?
— Могу.
— Так организуй! Организуй, иначе всю ночь через каждые пятнадцать минут будешь докладывать лично.
— Все понял, организую, связь будет.
— Конец связи.
— До связи.
Да, так прямо и разбежался — «каждые пятнадцать минут». Наверное, самого вздул комбат. Точно, наверняка Сбитнев сам проспал. Колесо и я просто под горячую руку попали.
— Колесо! Проспал?
— Чуть-чуть задремал. Минут пять.
— Может, десять?
— Может.
— Может, двадцать?
— Х-х, может.
— Колесников, черт бы тебя побрал! Не мог проспать в другой раз? Еще уснешь — убью! Спишь только днем. Понял?
— Есть, спать днем.
Бойцы на постах лениво перекликались. Звездное небо, черная тьма со всех сторон, ни огонька в кишлаках.
Часовые окликают друг друга, связист вызывает экипажи БМП и отвечает начальству. Двор, костерок во дворе, часовые, пускающие раз в час ракеты. Мы как бы на островке добра во враждебном безбрежном океане зла, вокруг — только ненависть и смерть.
Утром пришел прапорщик Голубев в сопровождении пулеметчика. Рожа мятая, заспанная, усталая. Все же возраст дает о себе знать. Как никак он постарше нас лет на пятнадцать.
— Ну что, досталось ночью от ротного?
— Угу.
— Ерунда. Но ты не слышал, как взгрел его комбат!
— Догадался еще ночью.
— Нам прилетело бумерангом, — хихикнул прапорщик.
— Подорожник сидит у дороги, там хорошие укрепления, у него теплый кунг. «Духовской зеленки» рядом с ним нет. Ему хорошо. Лучше, чем нам.
— Это точно. А как тебе одному тут?
— Мне могло быть и лучше. А ты что, не один?
— Со мной техник, нас двое. Дежурим по очереди. У нас два поста.
— Да, ротному получше, чем нам. В компании с Серегами ему гораздо веселей.
— Как Новый год будем встречать? Бутылка есть?
— Ты же знаешь, я на войне не пью и тебе не разрешаю. Не советую, ни тебе, ни Федаровичу.
— Эх, начальники, души старого прапорщика не понимаете.
Что там понимать его душу? Душа старого пьяницы! Вся его беспутная жизнь запечатлелась на лице в виде глубоких борозд, они, словно шрамы, испещрили лоб. Впалые щеки, редкая бороденка, нездоровый землистый цвет лица. Хроник-язвенник. Они с техником Тимофеем Федаровичем словно близнецы: похожи и лицами, и привычками. Выпитая водка годами углубляла морщины и увеличивала их число на помятом лице, добивала желудок и печень. А, Голубев знай себе пил, и жаловался на последствия желтухи и тифа.
— Ну, ладно, я пошел обратно, грусти в одиночку, — вздохнул прапорщик и скрылся в тумане.
С его уходом я опять задумался. Послезавтра ночью Новый год. Надо хоть как-то отметить его? А чем?
— Эй! Владимиров, Дубино! Компот мы сварить способны?
— Способны. А зачем? — спросил «одессит» Владимиров.
— Новый год! Выпьем компот в двенадцать ночи.
— Лучше б водки или самогонки, — вздохнул почти гражданский человек Владимиров, одним словом дембель.
— Тебя, «наркоша», гражданка быстро сломает с твоими взглядами на жизнь. В Новый год нормальные люди пьют шампанское! При его отсутствии мы с вами пьем компот…
Бойцы нашли алычу, сушеный виноград, на деревьях висела перезрелая айва. Сахар собрали из пайков. Будет замечательный компот!
Дубино грустно посмотрел на бак с компотом и вздохнул.
— Може брагу лучше сделать? Это мы мигом…
— Васька, дома в деревне будешь брагу и самогон гнать, а здесь — компот. На войне трезвость — норма жизни солдата!
Сержант вздохнул и побрел к костру.
Среди ночи меня разбудил ехидный голос ротного:
— Спишь опять?
— Нет, брожу по кишлаку!
— Шутишь, ну-ну. Шути. Через полчаса снимаемся. Сначала выхожу я с взводом, затем Голубев, а потом после нас уходишь ты. Понял?
— Понял. Чего ж не понять.
— Куда идем? Домой?
— Начальство скажет, когда выйдем из «зеленки».
Ночную тишину растревожил шум техники, как бы засаду нам «духи» в потемках не организовали на выходе из кишлака. Хорошо только то, что сейчас три часа ночи, и прознать, про наше отступление аборигены не успеют.
— Зам. комвзвода! Буди солдат, только тихо! — принялся я тормошить сержанта.
— А, шо! Товарыш лейтенант, «духи»? Напали? — сонно запричитал Дубино.
— Нет, все в порядке, просыпайся скорее.
Сержант Дубино понемногу приходил в себя, начинал соображать.
— Нэ напали? Тады шо?
— Тады-тады, туды-сюды. Уходим через полчаса. Солдат буди без криков, собирать манатки тихо-тихо. Собрать шмотки и по машинам. Один дозорный остается на крыше. Как техника пойдет мимо нас, тогда и мы заведем машины, а наблюдатель пусть быстро спускается, и на мою машину садится.