Роар задумался:
— В последний раз ее видели за день до этого, перед ее отъездом из дома. Еще она заскочила на почту на площади Карла Бернера.
— И в этом вы уверены?
— Почтальон не сомневался, когда я показал ему фотографию. Он запомнил все в деталях. Она включила ноутбук, что-то распечатала из Интернета, положила незначительную сумму на счет и ушла. Но тут же вернулась, купила плотный конверт и отправила посылку. И тут она казалась испуганной, утверждает почтальон. В этом он уверен на сто процентов, но куда она отправляла посылку, он совсем не запомнил.
— Она испугалась из-за посылки?
— Об этом мы ничего не знаем. Свидетели часто преувеличивают, особенно когда дело касается убийства.
— Я упоминала при вас об одном деле. Девушка, убитая в Бергене пять лет назад.
— Мы говорили вчера об этом на утреннем совещании, — кивнул Роар.
— И?
— И что?
Дженнифер нахмурилась:
— И что вы думаете на этот счет?
Роар опешил от ее резкого тона. Вероятно, до него вдруг дошло, что она вела разговор именно к этому.
— Ясно, мы будем разбираться с этим делом. Но мы не можем успеть все одновременно.
Дженнифер разозлилась:
— Девушку в Бергене нашли раздетой в лесу далеко от людей. Она была крепко привязана, но ничто не указывало на сексуальное насилие. Дело было в ноябре, и она замерзла заживо. У нее были множественные ранения глаз, нанесенные острым предметом. А теперь посмотри на нынешнее дело и объясни мне, почему вы не хотите расследовать это сходство в первую очередь?
Роар поднял обе руки.
— Не бей меня, — попросил он жалобно.
Дженнифер почувствовала, как раздражение стихает.
— А стоило бы, — сказала она строго. — Дать тебе хорошую взбучку. Отвести душу.
— Ладно, — согласился Роар и встал, — но, чур, в спальне. Не хочу, чтобы соседи видели.
Понедельник, 29 декабря
Пустые улицы. Ночь. Он еще не ел. С самого утра. Холодает. Надо было надеть куртку. Не нашел ее в спешке. Он бежит по Вергеландсвайен. Бежит, чтобы согреться. Где-то в центре бьют часы. Три удара, считает он. Пустые улицы. Он опять начал бегать. Каждую ночь последние пару недель. Он заворачивает за угол, бежит по Пилестреде к Ибсеновскому туннелю. Туннели заставляют бежать, он должен успеть, пока сзади не подъехала машина. Надо еще попробовать туннель под крепостью, он длиннее. И еще туннель Экеберг. Раньше он был спринтером. Многие смотрели. Он взбегал вверх одним махом, у других не получалось. Мог всех обогнать, а потом ждать. А перед последним поворотом прибавлял скорость, оставлял их далеко позади. Они не понимали, откуда он взялся. «С другой планеты!» — кричал он им. Не с Марса или Венеры, а с планеты в другой галактике. Он всегда бегал. Был спокойнее, когда бежал, чем когда сидел или стоял. Все еще не поздно опять начать соревноваться. Тот, кто возвращается. Он уже один раз возвращался. Они больше в него не верили. Ему было дано столько шансов, утверждали они. В первую очередь то, что они называли заботой. Спортивное сообщество очень великодушно к тем, кто из него выпадает. Не выталкивает подростков на мороз, когда им нужно тепло. И его принимали обратно еще пару раз. Кокс и СПИД. Даже на это они были готовы закрыть глаза. Он завязал, говорил он, но это было неправдой. Он подписал новый договор. Получил еще шанс, если будет лечиться. Неудивительно, что они хотели на него поставить. Ни у кого не было такого толчка, даже у Рудала, когда он был на самом верху. «Я его побил! — скалился он на бегу. — Я победил Рудала в Атланте!» — кричал он. Было бы это двенадцатью или шестнадцатью годами позже. Рудал был слишком вялый. Слишком много дохлых волокон. У него же этот толчок был с рождения. В крови, в волокнах, в ядрах клеток.
Его догнала машина, когда он приближался к выезду из туннеля, какое-то такси. Он припустил изо всех сил, такси просигналило, он показал палец и включил свой толчок, потом затормозил и выскочил на узкий тротуар. Он пересек круговое движение, бежал дальше по Швейгорсгате. Там ровно. Дорога была скользкой, но он соблюдал идеальное равновесие, мог выровняться за доли секунды. Дыхание было теплым и пахло железом. Он был должен слишком много. «Тридцать косарей», — сказал Карам. Так много просто не могло быть. Но с Карамом спорить бесполезно. Парень утверждал, что он слишком вяло торгует. Берет себе слишком много. Это бизнес. Тридцать тысяч до среды, иначе ты больше не побежишь, даже ползать не сможешь. Карам знал его и знал, что для него хуже всего. Не плавать посреди фьорда, пока скумбрия не объест все мясо с твоих костей. Хуже всего быть прикованным к стулу до конца жизни. Никогда больше не побежать. Даже не поползти. Карам нарисовал всю картину. Не гребаная скумбрия жрет тебя, а то, что ползает внутри.
Майлин Бьерке была первым человеком, который ничего не требовал. Поэтому он не мог к ней ходить. Только пару раз, а потом бросил. Потому что у нее был этот взгляд, она сидела, и слушала, и ничего вообще не требовала. Это приводило его в отчаяние. Ему было нечего сказать. Он мог просто встать и швырнуть ее ноутбук о стенку. Или выдернуть ее из кресла, посадить на стол и посмотреть, как почернеют ее глаза. Наконец-то испугалась, наконец-то увидела то, о чем понятия не имеешь! Как тебе совладать с тем, что бродит и бродит во мне? Но она не сдавалась. Хотела, чтобы он снова приходил. Тот, кто возвращается. Иногда он ей верил. Что она на самом деле может помочь. Что разговоры помогут. Он должен был приходить, настаивала она. Если он не мог прийти, можно послать сообщение. Тогда можно договориться на другое время. Ей удобно почти всегда, даже если предупредить в последний момент. Он договаривался и не приходил, никогда не сообщал, но она не сдавалась. Она была наивна. Думала, она своей болтовней может остановить то, что в нем царило. От этого он и бегал, из-за этого принимал наркотики. Она утверждала, что знает, как все связано. Понимала, почему он не думает ни о чем, кроме следующей понюшки. Что эти мысли помогают выжить. И еще бег. Она предлагала лекарства. Не дрянные колеса, от которых люди жиреют и тупеют, а что-то новое, облегчающее ломку. И если бы даже она что-нибудь понимала, это все равно ему не сильно бы помогло. «Майлин мертва!» — крикнул он, включив свой толчок на последнем отрезке перед Галгебергом.
Майлин мертва, и в ее кабинете появилась другая, он ее никогда не видел, высокая и худая, со странным взглядом. Наверняка тоже пациент, это чувствуешь по себе, кто с тобой в одной лодке. Но потом она начала его преследовать, возникла на вокзале и в Синсене и приставала с вопросами. Налетела на него и чуть не задушила.
Пришлось выяснять, кто она. Знал, кого спросить. Единственного человека, на кого теперь можно положиться.
Больше десяти лет Дженнифер проработала с профессором, доктором медицины Улавом Корном. И все равно ей не удавалось классифицировать его по темпераменту. Корн излучал спокойствие, заражавшее все вокруг. Больше всего он похож на флегматика. Но он был очень эффективен в работе, и все у него получалось быстро, начиная от отчетов по вскрытию и заканчивая бюджетной сметой. Он исследовал синдром внезапной младенческой смерти, воздействия употребления алкоголя и наркотиков во время беременности и ряд других тем Он публиковал статьи в крупнейших профессиональных журналах, даже иностранных, и принимал активное участие в общественных дебатах о биотехнологиях и этике. И хотя он делал доклады на семинарах и конгрессах по всему миру, сотрудники Института судебной медицины чувствовали его постоянное присутствие. Без Корна Дженнифер так долго там не проработала бы, может, даже и не стала бы судмедэкспертом. Она была рада, что до пенсии ему оставалось еще несколько лет, хотя он уже не раз намекал, что она будет удачным преемником директорской должности.