Турюнн Габриэльсен тоже села и уставилась в чашку:
— По поводу одного пациента. Я ограничена в сведениях, которые я могу разглашать.
Роар понял, к чему все идет. Несчетное количество дел затягивается, а многие так и не раскрываются из-за этой проклятой врачебной или еще какой тайны, которая на самом деле существует для успокоения совести и не имеет никакого отношения к защите личности. Поэтому Турюнн Габриэльсен очень его удивила, сказав:
— Дело касалось одного пациента, который то появлялся, то исчезал. Он мог возникнуть тут без предупреждения, а на назначенные встречи обычно не являлся. Майлин просила меня сказать, если он вдруг заглянет.
— Хотя вы находитесь этажом ниже?
— Бывает, у меня перерыв или я занимаюсь офисной работой. Тогда я оставляю дверь в коридор открытой.
Она встала, взяла кофе и две чашки. Роар получил чашку с надписью «Сегодня — твой день». У нее был отбит краешек и ручка.
— Вы знаете кого-нибудь, кто мог бы навредить Майлин Бьерке?
Турюнн Габриэльсен глотнула кофе и долго сидела, держа его во рту. «Странный способ пить кофе», — подумал Роар, уже не ожидая ответа на поставленный вопрос. И снова удивился:
— Вы спрашиваете, кто бы мог об этом подумать или кто был в состоянии это сделать?
— И о том и о другом, — сказал он с надеждой в голосе.
Новый глоток кофе, еще больше размышлений, пока она полоскала кофе рот.
— Майлин легко нравилась людям. Но она никогда не боялась прямо высказывать свое мнение.
— И это значит?
— Что она могла быть довольно… прямой. И, случалось, люди обижались. Существует масса людей, которые не выносят чужих мнений, поданных без упаковки.
Роар ждал еще чего-то и не перебивал.
— Но в первую очередь это касается пациентов. Вы наверняка знаете, что Майлин работала с людьми, подвергшимися насилию. Многие из них сами проявляли агрессию.
— Вы думаете о ком-то конкретном? — попытался он поймать ее.
— В общем, да. — Она налила себе еще кофе. — Пару лет назад у Майлин был пациент, который… Не знаю точно, что там случилось. Мне кажется, он ей угрожал.
— Вы говорите, он?
— Это был мужчина. Майлин не много о нем говорила. Но ей пришлось закончить курс. Она редко сдавалась, даже, наоборот, становилась ужасно упрямой, когда дело касалось безнадежных пациентов.
— А тут ей, значит, угрожали?
— Я не знаю, так ли это было, но мне так показалось. Наверное, серьезно, потому что Майлин, кажется, была совершенно вне себя.
— Когда это было?
Турюнн Габриэльсен задумалась:
— Осенью, два года назад. Сразу после того, как у Пола здесь появился кабинет.
— Вы видели этого пациента? — Поскольку она не отвечала, он решил продолжить: — Раз он был не ваш пациент, может, вы сообщите, кто это был?
Она издала стон:
— Я его никогда не видела, наверное, он приходил по вечерам. И Майлин никогда не называла его имени. Он был всего несколько раз, а потом она с ним закончила. Больше я ничего не слышала.
Роар ухватился за это:
— Осенью два года назад. Август, сентябрь?
— Пол переехал сюда в сентябре. Это было сразу же после.
— Все пациенты, наверно, зарегистрированы в социальной службе?
— Немногие. Майлин не работала по договору. Большинство пациентов попадали сюда в обход социальной службы.
Роар записал. В эту секунду дверь приоткрылась. На мужчине, оказавшемся в кухне, была футболка и вельветовые брюки, он был небритый и лохматый. На секунду Роару показалось, что это пациент.
— Простите, — сказал вновь прибывший, заметив полицейского. — Не знал, что вы еще не закончили.
— Все в порядке, — заверил его Роар, понимая, кто перед ним. — Вы — Пол Эвербю?
— Точно, — сказал мужчина и протянул руку.
Роар заметил его акцент, кажется американский, несмотря на норвежские имя и фамилию.
— Вы тоже давали показания по четвергу, одиннадцатого декабря, — сказал он твердо. — Но чтобы избежать недопонимания, я хочу снова задать вам некоторые вопросы.
— Sure. [18]
— Вы работаете здесь по вечерам?
— Я сова. Прихожу поздно, но сижу крепко.
— Как долго вы были здесь в тот день?
— Ушел около пяти, — ответил Пол Эвербю не задумываясь.
— Вы можете сказать точнее? В две минуты шестого или без двух минут пять?
— И почему мы не отмечаем приход и уход? — усмехнулся Эвербю, бросив взгляд на Турюнн Габриэльсен.
— И вы тоже не видели Майлин Бьерке перед уходом? — продолжил спрашивать Роар, не обращая внимания на тон, которым говорил психолог.
— Не видел и не слышал.
— А услышали бы?
Эвербю ответил подчеркнуто внятно:
— Зависит от того, чем она у себя занималась. — Он снова засмеялся. — Но ее машина стояла на улице. Я шел в ту сторону.
— Это вы говорили в дежурной части. И вы по-прежнему совершенно уверены, что это была ее машина?
— Белый японский автомобиль с небольшой вмятиной на пассажирской двери. Если будете еще спрашивать, я однозначно засомневаюсь.
— Парковочная квитанция в машине Майлин была оплачена в четыре минуты шестого, — сообщил Роар. — Как раз когда вы проходили мимо. Вы бы ее заметили, будь она в машине?
— На расстоянии одного метра? Разумеется.
Роар быстро оценил открывающиеся возможности, если Эвербю говорил правду.
— Квитанция была из автомата на Хегдехаугсвайен, — заметил он. — Меньше пятидесяти метров от улицы Вельхавена. Могла она стоять у автомата, когда вы проходили?
Пол Эвербю, казалось, задумался. У него все еще была слабая улыбка на лице.
— Насколько помню, я в ту сторону не смотрел. К тому же было довольно темно. Другими словами, да, это возможно.
— Куда вы отправились?
Он почесал нос:
— А это имеет отношение к делу?
Роар дважды кивнул:
— К делу имеет отношение все.
— Все и ничего, — заметил Эвербю, непонятно что имея в виду. — Ну, я отправился на прогулку. Такое случается после тяжелого дня на работе.
— А этот день был особенно тяжелым?
— Не хуже остальных. Я взял машину и поехал к Хёвикодден. Обычно гуляю там с Ларой.
Роар посмотрел на него вопросительно.