Дженнифер с легкостью угадала ход мыслей Викена в этих словах. Она часто слышала, как инспектор говорит о сигналах и подписях, о скрытых посланиях в том, как совершено убийство. Сама она рассматривала психологический подход как американскую моду. Так же ненаучно, как идти на запах.
— Чутье — очень важное качество, — прокомментировала она, — особенно у собак.
Роар взглянул на нее с недоумением, и она пояснила:
— Результат примерно одинаковый всякий раз, когда Викен увлекается человеческой психикой.
Роар молча положил еще омлета на хлеб.
— Раз уж ты заговорил о психологии, — продолжила Дженнифер, — как насчет пациентов Майлин Бьерке? С ними у нее, наверное, тоже были близкие отношения. К тому же ты говорил, что один из них якобы ей угрожал.
Роар задумался. Она догадалась: он обеспокоен, не слишком ли много сболтнул. Дженнифер улыбнулась своим мыслям: что бы сказал Викен, узнай он, что она сидит на кухне его доверенного сотрудника в одной мужской рубашке? Она вспомнила, что трусы остались то ли в спальне, то ли в прихожей.
— Один опер из группы пытается составить список пациентов, ходивших к Майлин в последние несколько лет, — сказал Роар и отодвинул тарелку. — Это не так просто, потому что только немногие были зарегистрированы в органах соцзащиты. Что касается тех, кто участвовал в исследовании, вероятно, нам поможет ее руководитель, Турмуд Далстрём.
— У нее Далстрём был руководителем? — Это произвело на Дженнифер впечатление. Даже она смотрела серию его передач о психических аспектах культурных конфликтов. — Она дожевала кусок ветчины, все еще жутко голодная. — А как насчет Йонни Харриса? Лисс уверена, что он что-то видел. И может, это он тогда угрожал Майлин, когда она прекратила курс? Кажется, он не самый милый молодой человек.
— Мы пытаемся найти парня, — сообщил Роар. — Оказывается, это непросто. Может, даже придется обращаться к СМИ. Это решится после выходных.
— Да уж, это важно. У Майлин был сеанс с ним как раз перед тем, как она исчезла.
Роар покачал головой:
— Мы по-прежнему не уверены, была ли она рядом с офисом в тот день.
— Хотя машина была припаркована снаружи? Вы же примерно знаете, когда она уехала с дачи, и у вас есть время на парковочной квитанции.
— Она могла быть и в других местах. У нас нет ни свидетелей, ни электронных следов.
Дженнифер задумалась.
— А въезд в город? — спросила она. — Все машины так или иначе регистрируются на въезде.
Роар хмыкнул:
— Конечно, мы это проверили. Майлин Бьерке платила по СМС. Таким образом, ее машину фотографировали на въезде, но компания удаляет снимки через пару дней.
Дженнифер не сдавалась:
— Другими словами, вы немного припозднились. — И добавила, подзуживая: — В кои-то веки!
Попытка поддразнить его, кажется, сработала, во всяком случае, «три чайки» почти стерлись с его лба.
— Расследование исчезновения в первые дни весьма ограниченно, — заверил он. — А машину нашли давным-давно.
Он положил ей остатки омлета.
— Я что, выгляжу такой голодной? — поинтересовалась она.
— Вечер еще не поздний, даже одиннадцати нет. — Он накрыл ее руку своей. — И я хотел бы, чтобы ты продержалась до утра.
Со вздохом, обозначающим не слишком сильный протест, она дала ему понять, что может позволить уговорить себя провести ночь в этой холостяцкой квартире.
Вторник, 6 января
Когда постучались, Дженнифер вскочила и открыла дверь в кабинет. Женщина в коридоре была намного выше ее. Ей было лет пятьдесят, волосы темные, но некрашеные брови выдавали ее от природы светлые волосы.
— Рагнхильд Бьерке, — ответила она, когда Дженнифер представилась. — Очень приятно.
Голос звучал глухо и безжизненно, и дежурная фраза совсем не выражала настоящих чувств этой женщины. Дженнифер держала дверь открытой, но она не входила.
— Если вы не против, я хотела бы увидеть ее прямо сейчас.
Дженнифер прекрасно понимала, что мать Майлин Бьерке не хочет откладывать то, на что решилась. В коридоре она сказала:
— Довольно часто родственники не уверены, хотят ли они видеть покойного.
Она покосилась на посетительницу, сказав «покойного». Лицо Рагнхильд Бьерке было таким же застывшим, как голос, и ничего не выражало.
— Раньше я и подумать об этом не могла, — сказала она. — Вообще не могла думать, если честно. Таге, мой муж, предложил, что они с Лисс поедут сразу наутро, в Рождество. Я не понимала, как это. Но теперь я хочу ее видеть.
— Большинство потом не сожалеют, — поддержала ее Дженнифер.
Санитар ждал перед часовней. Его звали Лейф, и Дженнифер попросила его заняться приготовлениями. Он проработал в институте двадцать пять лет и знал все хитрости, чтобы вскрытое тело выглядело как можно лучше. Впустив их внутрь и откинув покрывало, он неслышно удалился. Рагнхильд Бьерке подошла неуверенно. Почти десять минут она стояла неподвижно и смотрела на мертвую дочь, лежавшую со сложенными на груди руками и закрытыми израненными глазами. Но тут Дженнифер нарушила тишину, сделав пару шагов. Стук высоких каблуков по полу заставил Рагнхильд Бьерке вздрогнуть, словно она вышла из транса. Она повернулась и направилась к дверям.
Они сидели за маленьким круглым столиком в кабинете Дженнифер. По дороге из часовни не было сказано ни слова. И лицо посетительницы было таким же недвижным, как вначале.
— Кольцо, — пробормотала она наконец.
Дженнифер помнила, что Лисс говорила о том же — золотое кольцо, которое было на пальце Майлин.
— Его не было, когда мы ее нашли, — подтвердила она.
— Кто-то взял кольцо, — тихо произнесла Рагнхильд Бьерке, будто разговаривая сама с собой.
Дженнифер удивилась, что мать Майлин зацепилась за это.
— Оно, наверное, было очень особенным, — прокомментировала она.
Посетительница ответила не сразу:
— Она его никогда не снимала. Майлин назвали в честь моей матери. Когда ей исполнилось восемнадцать, она получила от нее кольцо.
— Значит, на нем была надпись.
Рагнхильд Бьерке еле заметно кивнула:
— «Твой Оге» и дата свадьбы. Никто ведь не мог совершить такое из-за кольца.
Дженнифер не ответила.
— Я думала, что-нибудь случится, — продолжала Рагнхильд Бьерке. Голос ее был монотонным и пустым. — Я думала, до меня дойдет. — Взгляд казался тоже замершим, но в нем таилось что-то наподобие паники. — Я не понимаю. Я ничего не чувствую.
Дженнифер могла бы многое об этом сказать. Вспомнить что-нибудь из разговоров с родственниками за многие годы. Иногда она представляла себя паромщиком, переправляющим близких покойных через реку, а потом обратно. Она могла бы рассказать, что это нормально — когда переполняют чувства и с ними невозможно совладать. И что нормально замкнуться в себе и ощущать только пустоту. Ничего из этого она сказать не смогла. Ее пронзило чувство, которое уже многие годы только слегка ее касалось, — желание иметь дочку. Понимание того, что этого уже никогда не случится, было словно бледным отражением горя, охватившего мать покойной.