– Д-зебрый день! – кокетливо причмокивая, приветствовал Шмыгликов дядю Германа. – Над-зеюсь, мы не опод-зяли? На вашей Рюблевке такие пррь-обки!
– Ничего страшного… Вы почти вовремя! – сказал дядя Герман.
Телевизионщики деловито прошли по квартире.
– Снимать будем здесь… Все поместятся, и свет естественный! – решил бородатый оператор, кивая на большой диван, на котором Таня недавно читала письмо Баб-Ягуна.
– Хород-зе, я согласен. Только сюда нужно принед-зсти стол. И еще какой-нибудь д-зветок в горзд-ке. Мне нужно где-нибудь спрятать бумад-зку с моими вопрёсами, – томно сказал ведущий.
Дядя Герман поспешно закивал.
– Нинеличка, принеси, пожалуйста, два цветка! Я свою бумажку с ответами тоже спрячу! – попросил он.
– Вот этого не надо! Все должно быть ед-зтественно! Вы же у себя дома! – запротестовал Шмыгликов.
Пока оператор, руководимый тетей Нинелью, перетаскивал стол и приносил цветы, знаменитый ведущий плюхнулся в кресло и надул щеки. Гример тотчас запорхал вокруг с кисточками и пудреницей.
Тем временем дядя Герман извлек откуда-то вазочку с ирисками и поставил ее на стол рядом с Таней.
– Попробуй только сболтнуть что-нибудь лишнее! Сиди и ешь конфеты! И не вздумай выпускать таксу! – вполголоса прошипел он.
– А они не отравленные? – не удержалась Таня.
– Я с тобой после поговорю, – дядя Герман слегка позеленел и заулыбался так ласково, что Тане просто стало жутко.
Вскоре началась съемка. Таня сидела с таксой на коленях и жевала ириски, как ей велели. Ириски были не отравленные, но зато такие липкие, что она и рта не могла открыть: зубы зацементировались насмерть. Так вот в чем состояло коварство дяди Германа!
– Д-зравствуйте, д-зорогие телед-зрители! – ослепительно улыбаясь, затараторил Шмыгликов. – Мы находимся в гостях у видного политика, прод-зцветающего бид-знесмена депутата Германа Никитича Дурнева и его д-замечательной семьи. Герман Никитич, не представите нам ваших домочад-зцев?
Дядя Герман начал многословно представлять Пипу и тетю Нинель. Таня особенно не вслушивалась в его слова, но вздрогнула, когда он неожиданно произнес ее имя.
– А это Таня Гроттер! Сиротка, которая живет у нас вот уже десять лет… Очень сложный ребенок! Нам подбросили ее, ха-ха, в футляре от контрабаса… – сказал дядя Герман.
Бородатый оператор мгновенно направил на Таню объектив своей камеры.
– Д-зя? Ее род-зители были муд-зыканты? – оживился Шмыгликов.
– Да где им! Наверняка нашли футляр на помойке! – фыркнула тетя Нинель, но тотчас, спохватившись, быстро добавила: – Но все равно мы любим эту девочку как родную. А с моей дочерью Пипой они вообще лучшие подруги.
Услышав такое, Пипа яростно чихнула. Таня же, чьи зубы все еще были склеены предательской ириской, смогла только протестующе замычать.
Ведущий осторожно выдвинул из-за цветка бумажку.
– Что это д-зя чудная сябака в руках у вашей водз-питанницы? – спросил он, благоразумно не пытаясь погладить таксу.
– Это Полтора Километра! – сказал дядя Герман.
– Какое оригинальное имя! – восхитился Шмыгликов. – Я внимательно ц-ледил за вашей предвыборной комп-янией. Это было так необыд-цно. А где сейчас ваши крёлики?
Дядя Герман замялся.
– Они за городом… Мы их часто навещаем! Герману очень тяжело без своих пушистиков, но он старается, – пришла ему на выручку тетя Нинель.
Внезапно такса, давно дожидавшаяся подходящего случая, ловко перескочила с Таниных колен на стол и схватила зубами страницы с вопросами ведущего. Это была ее любимая игра: держать что-нибудь в зубах и не отдавать.
– Мой текст! Она его вд-зяла! – жалобно воскликнул Шмыгликов.
– Это чужая бумажка! Нельзя ее брать! Отдай папочке! – приказал дядя Герман, энергично пытаясь отвоевать у таксы листки.
Это была уже серьезная ошибка. Если бы дядя Герман сделал вид, что бумажки никому не нужны, такса сама отпустила бы их через минуту. Теперь же Полтора Километра намертво сомкнула челюсти. Она собиралась сражаться до конца, и тетя Нинель это верно уловила.
– Герман! Лучше давай унесем собачку! – предупреждающе проворковала она, но самый добрый депутат уже вошел в раж.
– Отдай! – шипел он. – Ты, вермишель длинная! Чисто конкретно говорю! Ты на кого в натуре наехала?
Но не тут-то было. Рыча, такса уперлась лапами в стол и не отпускала. Вырывая листки, вспыливший Дурнев вскочил и стал раскручивать собаку над головой.
– Не надо! – взвизгнула Пипа, но было уже поздно.
Страницы с треском порвались, а Полтора Километра, загребая лапами, шлепнулась точно на голову ведущему.
– Мой парик! Выключай камеру! Она сорвет мой парик! – испугался Шмыгликов и, бестолково замахав руками, нечаянно толкнул стол.
Тяжелый стол ударил дядю Германа под коленки. Самый добрый депутат потерял равновесие и со всего маху плюхнулся на диван, просевший чуть ли не до пола.
А еще секунду спустя дядя Герман взвыл нечеловеческим голосом и подскочил к потолку.
– Я ранен! Ужасная боль! В меня стреляли снайперы! Хуже, я сел на иголку! – застонал он.
Тетя Нинель с Пипой кинулись к дяде Герману.
– Герман, не волнуйся! У тебя нет даже капельки крови! – осмотрев его, успокоила супруга тетя Нинель.
– В самом деле? А что же тогда меня укололо? – не поверил дядя Герман.
Но еще раньше, чем он это произнес, Таня вспомнила про золотую стрелу купидончика, спрятанную между диванными подушками. Если дядя Герман укололся этой стрелой, он непременно в кого-то влюбится, но вот в кого?
Тем временем с Дурневым определенно что-то происходило. Вначале он посинел, затем побагровел, затем перед глазами у него запрыгали пухлые красные сердечки, а в груди сладко закололо.
– Я умираю! Мне конец! – простонал он, сползая на пол.
– Снимай, снимай все, кроме меня! Это будет сенсация! – прикрывая ладонью лысину, крикнул Николай Шмыгликов бородатому оператору.