Проблемы, правда, ныне на комбинате, ропщет недовольная чернь, стучит касками, требуя зарплаты за полгода. А зарплату им выдать неоткуда, не из своих же кровных, не из дивидендов же… А между тем выборы на носу, тоже с народом надо по-умному… Ленив народец, глуп и неизворотлив. Ну что бы тебе, казалось, огородик разбить, взращивать продукт — и семье на пропитание и на рынок излишки. Крутись, выдумывай, пробуй… Землю дали, все дали, нет, дай им еще и зарплату! Советовал Корысный бандитов нанять, чтобы работу провели воспитательную, уняли тех, кто касками стучат… Дельный совет, практический, но и чреватый… Думать надо, крепко думать. Опасно с бандитами связываться напрямую, но с другой стороны, с выборами они крепко помочь могут. Но тогда долю им отдай, о-хо-хо… Палец в рот положишь, без головы останешься.
Растерся Вениамин Аркадьевич махровой простыней, дорогими духами сбрызнул мягкое свое тельце, дезодорантом подмышки смазал, похлопал себя ладошкой по животику, сказал несколько раз себе в зеркало английское слово “Чи-из”, растягивая губы в доброжелательной улыбке, как психологи учат, чтобы позитивный моральный настрой себе создать, и стал облачаться. Трусы шелковые, носки шелковые, рубашка шелковая, галстук шелковый, брюки шелковые, летние… И другим человеком вышел на просторы своей квартиры, настоящим европейцем вышел, строгим, солидным, преуспевающим.
Посередине же обширной гостиной, обставленной самой дорогой мебелью, недавно купленной им в Испании, стоял длинный овальный стол на восемнадцать персон. По недавно заведенному обычаю, подсмотренному Вениамином Аркадьевичем в западном историческом фильме про королей, рыцарей и феодалов, на одном краю стола завтракал сам Колдунов, на другом же располагался мельхиоровый прибор, предназначенный для супруги его — Тамары Ивановны.
Сама Тамара Ивановна в этот момент вкатывала в гостиную резной столик на колесах, на котором возвышался длинноносый узкий кофейник, а рядом с кофейником скворчала под керамической крышечкой остывающая яичница с салом — любимое утреннее кушанье Вениамина Аркадьевича. Несколько раз пытался перейти Колдунов на классическую и полезную овсяную кашу, но многолетняя привычка оказалась сильнее, тем более, что овсянку ненавидел он с самого детства.
— Доброе утро, Вениамин Аркадьевич! — приветствовала его супруга, точно не с ним виделась она сорок минут назад и не его будила.
— Доброе утро, Тамара Ивановна! — важно ответил Колдунов, усаживаясь на свой край стола и запихивая под горло тонкую салфетку.
Обычай официального утреннего приветствия был заведен в семье тоже не так давно и соблюдался супругами едва ли не с удовольствием, поскольку подчеркивал их отличие от всей прочей совковой шушеры и свидетельствовал о принадлежности к иным кругам общества, к самой высокой элите города Черногорска. Можно было, конечно, хотя бы с утра устроить в доме все по-простому, как это всегда и было у них в прежние времена, — обойтись без утренних церемоний, тем более, супруги были совершенно одни, прислуга приходила только к обеду, но — что делать! — необходимо было постепенно приобретать привычку к иному стилю жизни, которая со временем укоренилась бы в их натуре. Колдунов придавал этому очень большое значение, ибо широко замысливал жизнь свою и цели ставил перед собой самые грандиозные. Сын его худо-бедно оканчивал второй курс Пражского университета, дочь он намеревался устроить в Сорбонну, да и сам Вениамин Аркадьевич искал уже кое-какие ходы для личного проникновения в мировую элиту, тем более, что ключик у него для данной задачи имелся. Ключик простой, но универсальный, в виде некоторых весьма значительных сбережений в твердой наличной валюте, сохраняемых в надежном местечке. Пока что этих сбережений по его оценкам было недостаточно для полноценного приобщения к сливкам цивилизованного общества, но главное ведь — перспектива.
До сих пор основным источником семейных доходов Колдуновых являлись отчисления от финансовых и торговых махинаций, связанных с деятельностью обогатительного комбината, а деятельность эта шла бесперебойно и беспроблемно, поскольку все возможные недоразумения и потенциальные опасности умело и вовремя гасились неусыпно контролирующим ситуацию Вениамином Аркадьевичем, не дававшим ни малейшим скандалам выйти за пределы своей вотчины. Прокурор города Чухлый, начальник милиции Рыбаков, председатель городского суда — все они были свои люди, друзья детства, накрепко повязанные цепью совместных деяний, причем таких деяний, которые ни при каких обстоятельствах не следовало бы предавать широкой огласке и выносить на людской суд, не говоря уже о суде Божьем…
Нельзя сказать, чтобы жизнь самого Вениамина Аркадьевича Колдунова была покойной и безмятежной, напротив, ежедневно и ежечасно ощущал Колдунов вражеский напор, купался в темных энергетических вихрях людской ненависти и зависти, тысячи мелких и крупных пакостей ожидали только момента, малейшей ошибки и промаха с его стороны, чтобы тотчас обрушиться на него сметающей лавиной, мутным селевым потоком, грязевым оползнем…
Задача Колдунова заключалось в том, чтобы все эти враждебные энергии, чужие агрессивные интересы, да и вообще многочисленные алчные силы дробить, отводить от себя и стравливать друг с дружкой, гася во взаимной аннигиляции. И еще очень важной составляющей его жизненного успеха являлась общественная нестабильность, ибо только при такой нестабильности, когда ни один человек ни в чем не уверен, когда никто не чувствует под собою твердой почвы и надежной опоры, можно было совершить все те исключительной наглости деяния, которые во всякое другое время повлекли бы за собой соответственно и исключительные меры наказания. Однако именно в этом заключалась главная сущность установившегося порядка, вернее, крайнего беспорядка, — системы, нагло названной демократией, когда все сверху донизу вдруг измельчало, оподлело, потеряло всякий стыд и всякую совесть, принялось хватать в обе руки, кроить, кромсать, делить, расхватывать… Система множила саму себя: все, что творилось на самом верху, немедленно подхватывалось и повторялось в самых отдаленных уголках страны, и если кто-то в минутном просветлении пытался не то, чтобы восстать и бороться с великим злом, а хотя бы усомниться в правильности совершающегося, он тут же выпадал из системы, становился по выражению древнего пророка “нищ и наг, и атом в коловращении людей”.
Становиться “атомом в коловращении людей” Колдунов не собирался, к тому же все его поступки последних времен были самоправданы тем, что они — ничто по сравнению с теми поступками, которые совершали сильные мира сего, и все его мелкие преступления напрочь затмеваюстя преступлениями гораздо более серьезными, очевидными и — абсолютно, кстати, ненаказуемыми! Так, мучимый угрызениями совести какой-нибудь копеечный воришка, доведись ему столкнуться на суде с маньяком, отправившим на тот свет десяток невинных людей, мгновенно успокаивается, начинает считать себя чуть ли не праведником, и логику такой психологической метаморфозы понять вовсе не сложно.
Целые регионы пылали в огне межэтнических схваток и войн, так что бандитские разборки, время от времени происходившие в пределах Черногорска, были вполне невинным и отдаленным эхом большой грозы. К тому же все это самым естественным образом вписывалось в законы существования единой большой системы.