На следующий день, сидя за служебным столом и с отвращением глядя на свои ходуном ходившие пальцы, заместитель министра, глотая ледяную пепси–колу, с содроганием вспоминал все приключившееся с ним после визита верткого и услужливого француза.
Помнился "Линкольн", подкативший к подъезду, обильно сервированный стол с преобладанием в холодных закусках черной и красной икры; полутемный зал, кукольные лица танцовщиц варьете, матово лоснящиеся в свете прожекторов, разноцветная круговерть плюмажей и блесток, строй дамских ножек, гром музыки, обилие водки и тостов, после — качающийся в глазах писсуар с изъеденной мочой шайбой химической таблетки; призрачная толкотня пиджаков и вечерних платьев у гардероба, глоток сырого ночного воздуха; вновь — уют пухлых кожаных сидений дожидавшегося их автомобиля, а далее — жгучий стыд и жутчайший срам! Какая‑то роскошная квартира в центре города, кровать с парчовым покрывалом и две смазливые, явно несовершеннолетние особы, с возмутительным, как ему сейчас представляется, бесстыдством проделывающие над ним столь захватывающе–изысканные несообразности, о вероятности каких ранее ему и подозревать‑то не доводилось!
Грехопадение закончилось тем, что словно оборвалась лента ирреального порнографического фильма, и он очнулся уже дома, на диванчике в кабинете, под куцым пледом, одурело уставившись на брызжущий ликующим звоном будильник.
Совершая немыслимый в своем физическом и моральном напряжении подвиг, он усилием едва оформившегося сознания переместил свое туловище в вертикальное положение, оттолкнулся от края ложа и побрел, влекомый инерцией робкого старта, на кухню, где выпил на одном дыхании стакан воды, вмиг покрывшись обморочной испариной.
Далее из семейной спальни, куда вчера он не был допущен, донесся скрип пружин кровати и злобное шипение супруги, в котором основным лейтмотивом прослеживалось недовольство по поводу его ночных похождений неизвестно где и с кем.
В ответ он сподобился только на краткое пожелание: "Заткнись, дура!"
Звукового оформления данная фраза не обрела из‑за катастрофического упадка сил, прозвучав лишь в его сознании — приглушенно и устало, подобно шороху гонимой по мостовой осенней листвы за окном.
Малодушную мыслишку сказаться больным и вновь вернуться на заветный диванчик, слившись с ним в похмельной агонии, переборола закалка каждодневных утренних пробуждений, и он, кое‑как побрившись, спустился к служебной машине, не представляя, как покажется перед подчиненными с черной от перепоя физиономией.
И тут полыхнули щеки от страшной мысли: а вдруг да довелось ему подцепить какую заразу? Что были за девки? Как он там… Ведь ничего‑то толком не вспомнить!
Ах, француз… Вот же подлец! Вот же ввел в искушение!
Да, кстати… А о чем, собственно, шел разговор? И какова истинная суть случившегося наваждения? Чего ради его охмуряли?
Ага! То ли арабской, то ли французской фирме необходимо научно–исследовательское судно для обслуживания изысканий Гринписа. Что‑то там насчет утечки радиации с затонувших подводных лодок…
Он, как внештатный консультант, получает от фирмы десять тысяч долларов в месяц на всем протяжении плавания. Десять тысяч — это неплохо, но только кого и относительно чего консультировать?
Впрочем, что за бред. Ему дается взятка. И солидная. За чепуху в общем‑то. Судно будет выделено, тем более азиаты в лице француза согласны на полную предоплату фрахта по высшим ставкам. Вариант — беспроигрышный по всем статьям. И называется так: поможем Родине в целом и себе в частности.
Со всякими оборонными инстанциями, судя по тем бумажкам, которые ему предъявлялись за ресторанным столом, вопросы о законности и целесообразности экспедиции утверждены.
Вот тебе и Гринпис!
Он почему‑то думал, что все эти "зеленые$1 — сумасшедшие энтузиасты без гроша в кармане, пытающиеся на каких‑нибудь надувных лодках останавливать эсминцы и протестующие против решений государственных администраций, противопоставляя полицейским дубинкам лозунги с душеспасительными каракулями.
Ан нет! Нашлись‑таки серьезные люди, о душе, видимо, заботящиеся, вложили в мероприятия убогих баламутов деньжата, наняли расторопных ребят типа этого вертопраха, сумевшего не только заморочить голову ему, заместителю министра, но и втянуть солидного, понимаете ли, человека в определенного рода времяпрепровождение…
Впрочем, хрен с ним, с французом. Кто что потерял? Француз свое получит, а он — свое.
— Леонид Павлович, — раздался в селекторе голос секретарши, — звонит Ферье… Вас соединить?
— Да… — Потной ладонью он подхватил трубку и, стараясь привнести в немощный голос безмятежную, даже развязно–покровительственную интонацию, изрек: — Ну–с, как ваше самочувствие, уважаемый охранник окружающей среды?
— А ваше? — донесся учтивый вопрос.
— Я надеюсь на то, что мне не придется… это… посещать некоторых специалистов… — обтекаемо заявил он.
— О, что вы! — донеслось понятливо и с уверенностью. — Даже не думайте! Вы же поняли, надеюсь, что я — человек ответственный и никогда не позволю себе, приняв гостей, оставить у них какие‑либо неприятные воспоминания… Скажу проще: стопроцентные гарантии! С любого рода неустойкой!
Леонид Павлович, утерев внезапный пот со лба, закрыл истомленно глаза.
Кажется, пронесло!
— У нас остался вопрос о консультантстве и о сопутствующем данному вопросу моменте… — продолжил француз.
— Я понял, — быстро и хмуро произнес Леонид Павлович.
— Так вот… Моя персона во всеоружии, так сказать, — доложил француз.
— Я, в общем, тоже… — стесненно кашлянув, подтвердил свою готовность к получению мзды Леонид Павлович.
— Буду у вас через часок, — сказал Фурье. — Не возражаете? Извините… Голос его отдалился, и он произнес что‑то в сторону неизвестного лица, находящегося с ним рядом.
Слух замминистра уловил: "Часа через полтора… Да, как обычно… Ага, у окна…"
— Не возражаю, — скованным голосом произнес Леонид Павлович. — Но попрошу не опаздывать.
— Ну что вы!
Опустив трубку, он внезапно подумал, что звонил француз из ресторана и, вероятно, беседуя с ним, одновременно давал какие‑то распоряжения или метрдотелю, или официанту, заказывая очередной стол яств.
Для кого вот?..
Этой мыслью, впрочем, Леонид Павлович долго не терзался и будущему собутыльнику француза ни чуточки не завидовал. Повторить сумасшедший вечер ему категорически не жаждалось.
А жаждалось отсидеть этот час, дождаться конверта, отдать французу документ с резолюцией — и срочным порядком отправиться домой, где выпить полстаканчика коньяку, уйти в спальню и, завернувшись в одеяло, провалиться в волшебно избавляющий от физических страданий сон.