Прозоров удивленно хмыкнул. Лицо у него, как он полагал, было весьма простецкое, по–крестьянски округлое, взгляд был прям, а глаза чисты. Или нынешнее временное амплуа столь деформировало его облик, отпечаталась суть общения с сыщиками и чекистами?
— Да, рожа у меня не задалась, — согласился Прозоров. — Вот и менты мне как один толкуют: взглянешь на тебя, сразу ясно: "братва"…
— Ну… и так и так — верно, — поразмыслив, с запинкой подтвердил Леша.
— Ладно, — вздохнул Прозоров. — Разбежались, извиняйте. Тогда завтра… — кивнул Вороне. — Привезешь…
— Если у Леши пробой на корпус не случится, — усмехнулся тот.
— Какой еще пробой? — нахмурился торговец.
— Если не обхезаешься, — уточнил Ворона. Леша гневно завращал глазами, но колкого достойного аргумента не нашел, промямлив беспомощное:
— Умник ты херов…
На том и расстались.
Через час рыночный торговец, собравший с лотка товар, убыл на своем скромном "Москвиче" в сторону близлежащей деревеньки, где наведался в один из недавно отстроенных кирпичных домов.
В доме, как выяснилось, жил тридцатилетний чеченец, состоявший в законном браке с местной дояркой, кому только что минуло шестьдесят лет. Доярка ютилась во флигеле, находившемся на задворках принадлежащего ей поместья.
Чеченец же, как следовало из полученной справки, во времена развитого социализма дважды судился за разбой.
Выводы о законности создания, общественной полезности и перспективах данной семьи напрашивались сами собой.
Выйдя из кирпичного дома со всеми удобствами, чеченец и его русский друг проследовали в стоявшую напротив замшелую заколоченную хату и, проведя в ней около получаса, разошлись: кавказец отправился в свою трехэтажную саклю, а его гость покатил в сторону леса, где у сосны с разбитым надвое грозой стволом, стоявшей строго по линии километрового столба, закопал пакет с пластидом.
Жилища хранителя и распространителя взрывчатки через считанные минуты были поставлены на сканирующее прослушивание.
Следующим днем за взрывчатку были переданы деньги, Леха вновь высказал Вороне внушение за пренебрежение конспирацией, а далее началась вдумчивая работа по выяснению связных бандитских звеньев.
Благодаря данной работе, надежно легендировалась непричастность Вороны к неминуемому теперь краху "оружейников".
Извалявшиеся в канавах и промокшие насквозь офицеры, осуществлявшие наблюдение за тихими провинциальными домиками, таящимися в кущах старых яблонь и груш, принесли Прозорову главную информацию: взрывчатка расходилась бойко, а изначально закупили ее местные группировщики у славянской "братвы" из команды некоего Игоря Егорова.
Услышав это имя, один из офицеров РУБОПа, участвующий в операции, заскрипел зубами. Затем пояснил Прозорову, что по категории сложности преодоления препятствий альпинисты характеризовали бы подходы к данному мерзавцу третьей степенью крутизны склона: помощник депутата Госдумы, дружеские связи с генералами МВД и с прокуратурой, собственная газета и служба безопасности с лицензированным огнестрельным оружием…
— Тупик, — заключил офицер.
"Ничего, — подумалось Ивану Васильевичу, — за любым безнадежным тупиком неизменно открываются просторы, был бы подходящий бульдозер… Или моя полицейская некомпетентность мне оптимизма добавляет? Что ж. Вероятно, так даже и лучше. Не зная броду, и речку перепрыгнешь…"
Ему казалось, будто высшие силы, в какой‑то миг утратившие контроль над ним и позволившие допустить ошибку, перечеркнувшую все прошлое, теперь методично и старательно выправляют последствия своей катастрофической оплошности и благоволят ему неустанно и явно.
Часть всемогущих американских купюр, извлеченных из тайника верной подругой, обменялась на заветный паспорт, где стояла фамилия его тезки — Сергея Николаева, с кем когда‑то Каменцев учился в мединституте и чьим дипломом и паспортными данными воспользовался.
Обретя спасительный документик, он дозвонился в Америку, сказав жене, что находится на свободе и непременно выберется к ней, что является вопросом времени, и вскоре, пройдя пограничный и таможенный заслоны, попал на корабль, уже не покидая стальной надежный борт.
Вид установленного на причале трапа его раздражал и тревожил, как владыку ожидающего набега замка перекинутый через защитный ров подвесной мост.
Он даже не помышлял ни о каких отлучках в коварный город, таящий сотни опасностей, и, зарывшись в пособия и справочники, лихорадочно восстанавливал в памяти забытые знания, одновременно проверяя комплектность оборудования и медикаментов.
Вручая ему паспорт и предписание, чиновный взяточник с шутливой ленцой заметил, что доктором на корабле может быть любой писарь, владеющий латынью: случись с кем‑либо опасная хворь или травма — бедняге едва ли поможешь, а последствия роковых врачебных ошибок растворит в своих недоступных глубинах Мировой океан. Мазать же царапины зеленкой и йодом — не столько искусство, сколько преодоление брезгливости и воспитание богоугодного сострадания.
Эти циничные пассажи Каменцев пропустил мимо ушей, решив будущими обязанностями не манкировать, с больными обходиться заботливо и в меру требовательно, никому не давая повода заподозрить себя в некомпетентности, а в быту ни с кем не ссориться, но и не сближаться, ибо, имея ахиллесову пяту, лучше не топать, а невесомо ходить на цыпочках.
Желание намылить холку Крохину также пропало: встретившись с ним на палубе, тот сразу же залепетал о полном отсутствии злого умысла в ненароком причиненных Каменцеву бедах, и определенная логика в его аргументах, безусловно, присутствовала.
— Бабки пропали, ты на зоне, фирма сгорела, — говорил Крохин. — К кому идти за правдой? К прокурору? Или к начальнику колонии? А тут Игорек в Эмираты подкатил, я ему и поплакался…
— Я здесь под фамилией Николаев, — буркнул в ответ Каменцев. — Ты в курсе?
— Конечно, не дергайся…
— Ну, тогда все. Заболеешь — гарантирую тебе шприц с самой толстой иглой.
— Серега, да ты чего? Кончай дуться!
— Я не знаю тебя, а ты — меня. Понял? И дело тут не в обидах, а в кривотолках. Надо мной такая коса висит, что…
— Понял.
На том и расстались.
Утром, закутанный в колкий морозный туман, с опушенными инеем надстройками и башнями мачт, "Скрябин" наполнился топотом матросских ботинок, грохотом паровых лебедок, визгом выбираемых талями тросов, а затем зацокали, как торопливо пересчитываемые в блюдце медяки, звенья приспущенных якорных цепей, уползающих в чрева труб, и ожила многотонная стальная туша, задрожав от нарастающего гула парогенераторов и главных машин.
Рев мощных механизмов заполонил корабельное железо, стянул в продольном усилии заклепки борта, словно проверяя их прочность, и тут же приглох в поглощающем его сопротивлении сотен тысяч плоскостей.