Гипнотические очи мусульманина показались ему опереточно–злодейскими в сравнении со стылым голубым блеском глаз отставного морского опера, и отчего‑то Прозорову представилось, что, надень на того старинный камзол со шпагой на поясе да бархатную шляпу с пером, сойдет бывший контрразведчик за явившегося из‑за завесы времен злодея–пирата — вероломного и отчаянного, каковым, вероятно, по сути своей и является.

Араб отвел взгляд в сторону. Процедил:

— Все свободны. Капитана и второго помощника прошу остаться.

— В частности — для обсуждения моей кандидатуры, — проронил в сторону Прозорова Сенчук, выходя с ним в коридор.

— В смысле незаменимости? — уточнил тот.

— Ага!

— И что скажет капитан?

— Какой там капитан!.. Пирог с ничем! — отмахнулся старпом. — Ему бы я и дебаркадер не доверил!

— Но я слышал, он говорит на трех языках, помимо того, у него два высших образования…

— Ну, петух с орлом тоже в общем‑то одинаковы, — рассудил Сенчук. — У обоих — клюв, перья, крылья… Но петух, конечно, круче, поскольку умеет кукарекать. Кстати, меня жизнь научила не очень‑то и показывать свою образованность. Меньше завидуют.

На этом первый подступ к разработке старпома закончился.

Прозоров, вернувшись в свою каюту, сел у иллюминатора и призадумался.

Сенчук, как он понял, был действительно незаменим, а потому откровенно независим и дерзок. Будущие отношения с хозяином экспедиции его не волновали. Почему?

Не потому ли, что он чувствовал себя независимым, в первую очередь материально, и вел свою игру, связанную с контрабандой, расценивая данное плавание как временный эпизод в большой криминальной игре?

Данная версия представилась Прозорову правдоподобной, но своим первым успехом он посчитал не ее, а установление контакта со старпомом — хоть каким‑то, но источником информации.

Или — хорошо продуманной дезы?

На этот вопрос ответа у Прозорова также не существовало. Но в том, что рано или поздно ответ появится, он был убежден.

КАМЕНЦЕВ

Стоя на палубе и глядя на толкотню матросов, упаковывающих батискаф в защитный брезент, Забелин, с усмешкой глядя на Каменцева, негромко выговаривал ему:

— А вы, доктор, оказывается, бедовый парень… Зачем все‑таки надо было устраивать этот пожар в каюте?

— Чтобы дать вам время разобраться с процессором. Это во–первых.

— Все решилось куда проще. Кто‑то, не мудрствуя лукаво…

— Это во–первых, — продолжил Каменцев. — Во–вторых, теперь я абсолютно уверен, что эти природоохранители решили поднять ядерную головку ракетоторпеды.

— То есть?

Каменцев поведал о служебной документации, обнаруженной им в каюте пакистанца.

— Весьма забавно, — озабоченно качнул головой Забелин.

— И в–третьих, — продолжил Каменцев, — наш главный ученый — диабетик. И в пожаре сгорел весь его персональный инсулин.

— Жестоко! — сказал Забелин. — Решили таким образом угробить главного специалиста?

— Да нет… — Каменцев с досадой посмотрел на перетянутые полосками пластыря пальцы левой руки. — Пару десятков ампул я взял с собой. По дороге в санчасть пять штук кокнул, споткнулся в горячке… Полез в карман — и вот… Кивнул на поврежденную руку. — Порезался. Но теперь здоровье и жизнедеятельность этого умника под моим полным контролем. И думаю, что, если эти деятели что‑либо затеяли в Бермудах, главного спеца я отключу, как лампочку. Есть на сей случай определенная, так сказать, микстура… А он не через час, так через два обязательно меня навестит. Удивлен, что до сих пор не явился…

— Так вы не только поджигатель, но и отравитель? — усмехнулся Забелин. Кстати, я после выпуска из училища в общаге жил… В комнате на четверых. Все молодые офицеры. И был среди нас некий лейтенант Гена Терентьев, обладатель дефицитной по тем временам бутылки французского коньяка. С этим коньяком вообще странные истории… Он тогда в нашей нищей среде исключительно в качестве презента фигурировал… Помню, в военном городке я одному доктору за успешно излеченную гонорею бутылку "Наполеона" подарил, а у нее — такой характерный скол у донышка… Так вот. Через год в качестве подарка от одной благодарной дамы эта бутылка ко мне снова вернулась, пройдя, подозреваю, десятки рук… А с лейтенантом Геной так вышло: мы его каждый праздник кололи на эту бутылку, а он — нет, мол, разопьем, как только третью звезду получу. Вообще‑то, замечу, жлобоватый был паренек… Ну, год терпим, а он все в лейтенантах… А однажды как‑то ну уж очень остро недобрали! — и решились на грех: через шприц коньяк выкачали, выпили, а в бутыль мозольной жидкости заправили. Через месяц, представь, Гене дают третью звезду. Мы: ну, давай, открывай коньяк, обещал! Не, говорит, до следующей звезды его оставляю, вам и так водки хватит, не баре. Но все‑таки убедили мы его, открыл он коньяк, мы свет притушили — жидкость‑то зеленая… Кто‑то рюмку из синего стекла достал, налили мы повышенцу…

— И?.. — хохотнул Каменцев.

— Он выпил, потом передернуло его, как от разряда, оглядел он всех нас изумленно и с трагедией в голосе воскликнул: "Братцы, коньяк‑то прокис!"

— Похоже, истории суждено повториться, — прокомментировал Каменцев.

— Думаешь, придет к тебе на поклон? — спросил Забелин.

— Как выразилась однажды любимая женщина, проводившая, кстати, меня в этот поход, — поведал Каменцев, — куда он денется, когда разденется!

Позже, на ужине в кают–компании, подтолкнув Каменцева под локоть, Забелин шепнул:

— Похоже, ты прав… — И кивнул в сторону показавшегося в двери Кальянрамана.

Лицо пакистанца омрачала тоска. Подойдя к Каменцеву, он нехотя произнес:

— Доктор, мне необходимо с вами поговорить.

— Милости прошу. — Каменцев привстал из‑за стола. — Здесь или в санчасти?

— Я думаю, в санчасти…

В санчасти, где под присмотром дежурного матроса находился все еще находящийся в беспамятстве Филиппов, они присели в уголке, и пакистанец упавшим голосом поведал:

— Вчера… вчера случилось ужасное!

— Вы имеете в виду пожар?

— Да… Я — диабетик, и в огне погиб весь мой инсулин. Теперь вся надежда на вас, доктор.

Каменцев не нашел ничего лучшего, нежели пощупать пульс на потном запястье больного.

— Дело плохо, — констатировал, скорбно качнув головой. После, в задумчивости побродив у стеклянных шкафчиков, привинченных к полу, произнес: Кое‑что у меня имеется… И я в состоянии помочь вам. Но…

— Я заплачу! — Пакистанец прижал руку ко впалой груди. — Я заплачу вам хорошие деньги, доктор!