Сейчас, приглядываясь к белесой пасти, гложущей плесень со стенки аквариума, Укрепидзе счел сравнение сослуживца довольно-таки метким. Возникла мысль о переселении душ…
Рыба перебирала губами, словно пытаясь поведать о чем-то наболевшем взирающему на нее человеку. Бесспорно, если в ней томилась душа Лаврентия Павловича, она бы многое могла посоветовать своему младшему коллеге, пребывающему в разброде мыслей.
Первоначальный порыв бежать к начальству со срочным доносом постепенно угас, хотя американец, оказавшийся на самом деле исконно русским, виделся теперь в несомненной роли разведчика-нелегала. Сегодня Сосо был должен получить первый транш за свои будущие старания – пять тысяч долларов. Безо всяких расписок, в условиях блаженной конфиденциальности. Поди потом докажи, получал он их, или нет. Далее. Розыски Жукова входят в круг его служебных обязанностей. А обязанности дисциплинированному милиционеру надлежит с рвением исполнять.
Вопрос: что именно этот Жуков похитил? Наверняка, что-то весьма и весьма значительное, ибо не станет выезжать по его душу профессионал, рискующий головой с первого своего шага на территории страны, где он числится, как опасный преступник.
Странным казался и вчерашний звонок от местного опера: псевдо-американец проживал на квартире беглого арестанта. Интересно, каким образом он объяснит данный факт? Объяснит, конечно, врать шпионы умеют, часть профессии, что ни говори…
Все больше и больше Сосо утверждался в той мысли, что к поиску Жукова привлекать представителя неведомого заказчика не стоит.
Жукова он найдет сам. И вытряхнет из него все. Что означает «все» было покуда непонятно, но Сосо решил, что именно − «все»! Сверхзадача данной установки предполагала извлечение прибыли, значительно превышающей сумму обозначенного гонорара за его нелегкие милицейские труды.
А вот далее, по окончании игры, сомнениями относительно лукавого американца можно анонимно поделиться и с ФСБ. Все будет зависеть от того, чем располагает беглый Жуков. И каким образом произойдет дележ добычи. И нужно ли ему происходить? Единоличное присвоение представлялось подполковнику куда более привлекательным. Так или иначе, со сдачей шпиона в компетентные органы следовало повременить.
− Кто понял жизнь, тот не спешит, − произнес себе под нос Укрепидзе. Это была одна из его любимых, лично выстраданных поговорок.
Следом ему подумалось о том, что добровольное оказание услуг госбезопасности – дело, как правило, безнравственное и никчемное. Другой вопрос, если речь идет о бизнесе. А о своих ведомственных достижениях пусть госбезопасность заботится самостоятельно.
Данные мысли он оставил невысказанными. И правильно сделал.
− Чего он сказал? – склонившись к оператору, спросил технического работника Василий Закатов – оперативный уполномоченный ФСБ, у кого милицейский опер находился под самым пристальным присмотром.
− Сказал, что спешка в жизни не нужна, − неотрывно глядя на монитор, ответил собеседник.
− Любопытно, к чему это относится? − произнес Закатов, рассеянно глядя на лежавшую на столе папку.
В папке находились данные по зафиксированному контакту Укрепидзе с приезжим американским гражданином и распечатка их диалога, состоявшегося вчера в ресторане. «Наружка» поработала славно. Дело пахло крупной и перспективной разработкой.
В отличие от своего милицейского коллеги, оперативный уполномоченный первого, то есть, американского отдела контрразведки, неведомым достоянием гражданина Жукова лично и корыстно не заинтересовался, а сразу же ринулся на доклад к начальству.
Капитан Закатов был молод, честолюбив, мечтал о звании майора, горел интересами службы, и его любимой поговоркой была: жизнь спешит, если мы медлим.
Ночная смена была трудной и хлопотной, как на сбившем свой темп конвейере: на терминале вышел из строя компьютер, объявили задержку рейсов, приостановилась регистрация багажа, публика громогласно выражала возмущение, а к тому же Абу обматерил пассажир, у которого изъяли из чемодана баллончик с нитрокраской, отмеченный знаком «огнеопасно». Пассажир кричал, брызжа слюной, что власти сошли с ума, доверяя безопасность полетов всяким заезжим арабам, измывающимся над исконными гражданами. Его расистские выпады Абу, усмехнувшись про себя, признал как пророческие. Дело закончилось вмешательством в конфликт полиции, и дебошира отправили в участок.
Домой он вернулся разбитым, с воспаленными от бессонницы глазами, раздраженный и проклинающий каторгу уже изрядно поднадоевшей службы.
Отсутствие Мариам его не удивило, она работала в утреннюю смену, но, едва Абу вошел в квартиру, его встревожило чувство какой-то неясной опустошенности привычного жилища. Все было на своих местах, всюду царили уют и чистота, но отчего-то от всей обстановки веяло унынием и заброшенностью, словно он вернулся в давно покинутый дом.
И тут сквозь сонную тупую одурь, мохнатой черной гусеницей, полезшей из кокона, зародилось мерзкое подозрение…
Он остро покосился в сторону вешалки в прихожей, и не нашел на ней вещей Мариам.
Вошел в совмещенную с кухней комнату и − оцепенел, увидев то, чего инстинктивно увидеть боялся: лист бумаги на столе, прижатый к скатерти узорчатой медной вазой с осыпавшимися увядшими цветами.
« Я ухожу от тебя, Абу. Мне тяжело с тобой. Я не верю в твое будущее и в твои замыслы. Как разделять их, если они чужды мне? Я не могу вернуться на Родину, потому что стыжусь близких, пострадавших за твое малодушие, да и за мое тоже. Но если я оказалась здесь, то лучше начать новую жизнь, не опираясь на прошлое, а его для меня олицетворяешь ты. Не ищи меня, это напрасно и больно для нас обоих. Оцени произошедшее без обиды: ведь тебе тоже было тягостно со мной, а теперь твои руки развязаны. Я желаю тебе счастья».
Горечь, терпкая яростная горечь заполнила все существо Абу. Нет, Мариам не предала его. Им был необходим этот разрыв, но решилась на него она − маленькая молчаливая женщина, куда более сильная и цельная, чем он. Но осознание безвозвратности ее ухода, любви и признательности к ней, бывшей смыслом и опорой всего его существования, ввергало в растерянность и безысходность, и мир померк, утратив свои краски и саму суть.
Он был раздавлен и оглушен, как контуженый солдат, единственный оставшийся в живых, выпроставшийся из окопа на поле отгремевшей брани, и видящий вокруг лишь серое пространство, в котором непонятно куда предстояло двигаться, а вернее, ползти наугад.
Только к вечеру, очнувшись от ступора, он смог заставить себя позвонить Дику. На следующий день тот приехал к нему домой. Пожав Абу руку, произнес сочувственно, но и с долей беспечности:
− Обычное дело, старина. По моему наблюдению, жены эмигрантов здесь, в Америке, как правило, оставляют мужей. Они бросают груз прошлого, меняя его на новых сожителей с положением и деньгами. Твое огорчение закономерно, но ты молод, у тебя все впереди… Я и сам разведен, но нисколько о том не жалею. Кстати, моя женушка оттяпала у меня все сбережения и дом…