Соломон сразу же по приезде в Москву отзвонил мне, сказав, что наклюнулось какое-то дельце, и он отбывает на неделю в Тамбов, но вот закавыка: ему нужны наличные, и не мог бы я попросить своих друзей одолжить ему сумму в размере причитающейся доли за «линкольны»?
Просьба показалась мне странной, и я ответил отказом.
Впрочем, вся эта странность разъяснилась сразу же по моему прибытию в родной город, куда наконец меня отпустили питерские гэбэшники: незамедлительно отправившись с вокзала в офис, я обнаружил там по-хозяйски расположившихся незнакомцев, активно пользующих нашу оргтехнику, кухонную посуду и мебель.
Секретарша Мария, покорно прислуживающая наглым пришельцам, воззрилась на меня, как на воскресшего мертвеца.
Из ее объяснений, происходивших на фоне щелкающего факса, попискивающих компьютеров и трезвонивших телефонов, следовало, что Соломоша, заявив ей, будто меня посадили на пятнадцать лет, спешно сдал офис в субаренду какой-то фирме, содрав с нее плату за два года вперед, впарил до кучи вселенцам наше имущество и – отбыл в Соединенные Штаты. По мнению Маши, сохранившей за собой прежнюю должность, – навсегда!
Слушая ее, я посматривал на занятых рабочей суетой незнакомцев, не удосуживающихся оказать мне ни малейших знаков внимания, однако превосходно понимающих смысл нашего диалога с перешедшей в иное владение секретаршей. По крайней мере, на лицах деловых ребят отчетливо угадывалась готовность к конфликту. Со мной, естественно. Способным по наивности приняться за интенсивную накачку несуществующих прав.
Не обременяя ни себя, ни возможных оппонентов выбросом негативных эмоций, я спустился в метро и по прямой ветке поехал домой, пытаясь осознать сложившееся положение.
Соломоша, ясное дело, струсил. Но почему? Объяснений тут существовало, как минимум, два.
Первое: Тофик и его кареглазая компания, изменив цвет радужной оболочки на ясно-голубой, могла выставить нам громадную неустойку за контрабанду, заявив, что во всем виноваты мы и только мы.
Подобное обвинение, не учитывавшее загадочных манипуляций Аслана с бензобаками, отличалось изрядной натяжкой, однако в теории не исключалось, а мой позорно бежавший партнер к тому же ни о каком Аслане не ведал.
Вариант номер два: Соломошу могли взять за хобот гэбэшники. Раньше, может, он и поюливал с ними – застойно-благодушными, а сейчас, благодаря инциденту с контрабандой, те запросто могли пойти на шантаж, потребовав от него каких-либо конкретных услуг.
В этом случае, надо полагать, Соломоша выразил согласие и – свинтил на свою виллу, сочиняя по дороге текст предназначенной для ФБР повинной песенки.
Вот версии. Лежащие на поверхности. Впрочем, есть и еще одна: усталость от тщет нашей деловой активности за последний год, от серой и опасной российской жизни, от череды больших и малых неудач…
Ну а лукавство господина Спектора, связанное с продажей офиса, хотя и вызывало у меня досаду, в целом воспринималось мною снисходительно: не компенсировать утрату отданных Фире денег этот персонаж из уже прошлой – с сегодняшнего дня – жизни конечно же не мог. И обвинять тут следовало не столько Соломошу, сколько его органические рефлексы. Ну а рефлекс – чего с него взять, с рефлекса?
Я вошел в квартиру, услышав знакомый гуд токарного станка: папаня занимался трудами праведными.
Выйдя на пенсию, он установил на лоджии двойные рамы, соорудил стены из пеноблоков, обшив их лакированной вагонкой, затем вывел в образовавшуюся комнатку дополнительную батарею и устроил себе теплую комфортабельную мастерскую с точилом, миниатюрными токарным и фрезерным станками, инструментальным стеллажом и кучей разнообразных слесарных приспособлений.
Из мастерской папаня не вылезал, ваяя в ней ружья и пистолеты для подводной охоты, которой, несмотря на преклонный возраст, до сих пор увлекался, выезжая совместно со мной на заповедные речки и озера, затерявшиеся в глубинах не граничащих с Московской областью регионов.
Ружья, каждое из которых обладало мощнейшими боевыми характеристиками, успешно продавались специалистам, и папа, как правило, оставлял в личном арсенале два своих последних наилучших шедевра, но и они вскоре покидали дом, смененные последующими новинками, демонстрирующими, что принцип «нет пределов совершенству» – в данном случае абсолютно справедлив.
Звоня отцу из Питера, я умалчивал о постигших меня неприятностях, но теперь настала пора поделиться ими, выслушав совет искушенного в превратностях судьбы человека.
– К нашему берегу все, что полегче, – говно и бревна, – вздохнул папа, дослушав мою печальную историю. – Дурак ты! Я бы сразу с этими бензобаками паленое учуял. И мне почему не позвонил? Пришли бы еще с обыском…
– И чего?
– Володька на рыбалку собрался, просил меня кое-что достать…
«Кое-что» являло собой двухсотграммовые тротиловые шашки с детонаторами и бикфордовом шнуром, лежавшие в гардеробе; мой двоюродный братец Вова был заядлым рыбаком и часто пользовался взрывчаткой.
Некоторое время мы с папой препирались на тему, чья дурость – его или моя – приведет нас на каторгу, а в итоге вялой пикировки, закончившейся вничью, родитель молвил:
– Ты сейчас не ментов бойся, сынок, а разбойников.
– Так, – сказал я. – Это здраво. Но все-таки поясни.
– А чего пояснять? – пожал плечами папа, разгладив седые волосы на испещренной шрамами голове. – Если будут искать стукача, да не найдут, начнутся поиски номер два: козла отпущения. А ты кто таков, чтоб тебя не напрячь? Большой авторитет? Вор в законе? Так, пижон… Что, не знаешь, как оно конструируется?
– И выводы?
– Пересидеть нам с тобой где-то надо, – сказал папа. – Консервируем хату, садимся в «мерседес» и – привет. Финансовый кислород в баллонах под давлением, перекантуемся. У Володьки, например. Его-то рыцарский замок, надеюсь, не засветил?
– Как можно, папа. При жизни на измене и обломе…
Брат Вова помимо квартиры владел домом в Люберцах, стоявшим над огромным подмосковным карьером, в живописном местечке, имевшем просто-таки швейцарский ландшафт благодаря голубой воде, белому песочку, островам с валунами и хвойным лесом, окружавшим этот дивный уголок чудом уцелевшей природы.
– Тогда обедай и иди в гараж, – вынес отец резюме. – Оружие бы тебе…
– Не драматизируй, – отмахнулся я. – Есть еще время, муть после шухера не устоялась, а потому если в стратегии ты прав, то в тактике мы порем горячку.
– Ты можешь пойти мне навстречу?
– Могу.
– Тогда иди. В гараж. И пистолет возьми. Патроны от мел кашки – в сортире, в шкафу.
– Еще один криминал, – уныло вздохнул я, разогревая в микроволновке тарелку с борщом.
Папа конструировал подводные пистолеты, гарпун из которых вылетал благодаря пороховым газам из мелкокалиберных гильз, замазанных в целях гидроизоляции пластилином. Помимо холостых патронов в пистолет могли заряжаться и боевые: длинный тридцатисантиметровый ствол, хотя и был лишен нарезки, выплевывал свинец довольно-таки мощно и кучно.