Политиком Демьян слыл никаким, но был по-крестьянски хитер и сметлив. Когда на его покровителя Троцкого из Кремля посыпались удары, Демьян быстро сообразил, на чьей стороне сила, и тут же напечатал в «Правде» стихи, в которых назвал Троцкого «красноперым Мюратом, который гарцует на старом коньке, блистая измятым опереньем».
Сталину эти стихи понравились, и он передал Демьяну личную благодарность. А на заседании Политбюро, отмечая значение выступления Демьяна Бедного, сказал:
— Наши речи против Троцкого прочитает меньшее количество людей, чем эти стихи.
Взбодренный такой похвалой, Демьян начал позволять себе больше, чем это было принято. Например, свои частушки, стихи и басни он стал отдавать сразу в несколько редакций, естественно, везде получая гонорары. Лучшие поэты той поры к Демьяну Бедному относились довольно скептически, а Маяковский и Есенин называли его не иначе как Бедным Демьяном, делая ударение на первом слове. Когда это дошло до самого Демьяна, он ухмыльнулся и победно проронил: «Но мне-то платят по пять рублей за строчку, а им, за их гениальность, по два с полтиной!»
Так продолжалось до тех пор, пока Демьян не опубликовал в «Правде» стихотворный фельетон «Слезай с печки», в котором обличал «русскую лень, стремление русского человека, ничего не делая, сидеть на печке». Кроме того, он утверждал, что «обломовщина — это национальная болезнь русского народа».
Удивительно дело, за русских заступился грузин! Сталин не только добился специального решения ЦК, осуждающего этот и ряд других фельетонов Демьяна Бедного, но и в ответ на жалобу Демьяна написал ему весьма нелицеприятное письмо:
«Десятки раз хвалил Вас ЦК, когда надо было хвалить. Десятки раз ограждал Вас от нападок, а вот когда ЦК оказался вынужденным подвергнуть критике Ваши ошибки, Вы вдруг зафыркали и сталь кричать о “петле”. На каком основании? Может быть, ЦК не имеет права критиковать Ваши ошибки? Может быть, Ваши стихотворения выше всякой критики? Не находите ли, что Вы заразились некоторой неприятной болезнью, называемой “зазнайством”? Побольше скромности, товарищ Демьян!»
Как это ни странно, но отеческое увещевание вождя на товарища Демьяна не подействовало, и он продолжал куражиться, пока не оказался на краю пропасти. В 1936-м Демьян написал либретто комической оперы «Богатыри», в котором таких вошедших в народные сказания богатырей Древней Руси, как Илья Муромец, Добрыня Никитич и Алеша Попович, превратил в разбойников с большой дороги, бандитов, грабителей и налетчиков.
Оперу ставили в Камерном театре, и на генеральную репетицию обещал приехать Сталин. Но так случилось, что Сталин приехать не смог и вместо себя прислал Молотова. От увиденного и услышанного Вячеслав Михайлович был в полном шоке, назвал оперу «стыдным спектаклем» и о своих впечатлениях рассказал Сталину.
На этот раз терпение вождя лопнуло. Он срочно созвал заседание ЦК, на котором было принято постановление «О пьесе “Богатыри” Демьяна Бедного». В постановлении резко осуждалась идеологическая концепция автора, его клевета на русский народ и прошлое России. Этого было достаточно, чтобы на ближайшем партийном собрании Демьяна Бедного, а вернее Ёфима Придворова, исключить из рядов ВКП (б), а заодно и из Союза писателей.
Обычно после этого следовал арест, но Демьяну несказанно повезло: его оставили в покое, правда, перестав печатать.
Умер он за обеденным столом санатория «Барвиха»: ел, пил, шутил — и вдруг упал. Прибежавшие врачи помочь ему уже не могли: остановилось сердце.
Если бы Демьян мог встать и прочитать посвященный ему панегирический некролог, напечатанный в той же «Правде», это было бы ему большим утешением. Там перечислялись практически все его заслуги, кроме той, о которой мало кто знал, а кто знал, тот молчал, — косвенное участие в расстреле Фейги Каплан и прямое участие в сожжении ее трупа.
Известие о расстреле подлой террористки, покушавшейся на вождя революции, прогрессивным пролетариатом и трудовым крестьянством было встречено с большим энтузиазмом. А вот старые революционеры и бывшие политкаторжане увидели в этом акте нарушение высочайших принципов, ради которых они гнили в казематах, а то и шли на эшафот. Наиболее ярко эти настроения выразила Мария Спиридонова, пославшая Ленину открытое письмо:
«И неужели, неужели Вы, Владимир Ильич, с Вашим огромным умом и личной безэгоистичностью и добротой, не могли догадаться не убивать Каплан? Как это было бы красиво и благородно и не по царскому шаблону, как это было бы нужно нашей революции в это время всеобщей оголтелости, остервенения, когда раздается только щелканье зубами, вой боли, злобы или страха и... ни одного звука, ни одного аккорда любви».
А что же Ленин, как реагировал на расстрел покушавшейся на него террористки он? По свидетельству хорошо знавшей семью вождя Анжелики Балабановой, в кремлевской квартире Ленина царило неподдельное смятение.
«Когда мы говорили о Доре Каплан, — пишет она, — молодой женщине, которая стреляла в Ленина и которая была расстреляна, Крупская была очень расстроена. Я могла видеть, что она глубоко потрясена мыслью о революционерах, осужденных на смерть революционной властью. Позже, когда мы были одни, она горько плакала, когда говорила об этом. Сам Ленин не хотел преувеличивать эпизод. У меня сложилось впечатление, что он был особенно потрясен казнью Доры Каплан».
Вот так-то! Ленин потрясен, но ничего не может сделать для спасения Доры. Крупская плачет, но тоже абсолютно бессильна. Так кто же тогда вождь? Кто решает судьбы страны и живущих в ней людей? Имя этого человека хорошо известно, оно так часто повторяется в связи с делом о покушении на Ленина, что многие историки убеждены: без него здесь не обошлось.
А пока — об антиленинском заговоре, созревшем к концу лета 1918 года. Положение большевиков в это время было критическим: численность партии уменьшилась, один за другим вспыхивали крестьянские мятежи, почти непрерывно бастовали рабочие. А если принять во внимание еще и жестокие поражения на фронтах, то всем здравомыслящим людям стало ясно: дни пребывании у власти сторонников Ленина сочтены.
Подлили масла в огонь и выборы в местные Советы: большевики их проиграли вчистую, набрав лишь около сорока пяти процентов голосов. Кремлевские небожители запаниковали!
Именно в эти дни Лев Троцкий (он же Бронштейн) встретился с германским послом Мирбахом и заявил ему с коммунистической прямотой: «Собственно, мы уже мертвы, но еще нет никого, кто мог бы нас похоронить».
А желающих это сделать было много, очень много! Причем все потенциальные заговорщики непременным условием прихода к власти считали физическое устранение Ленина. Один из таких планов разработал эсеровский депутат от Ставрополя Федор Онипко. Главным в этом плане было то, что Ленина должен устранить не герой-одиночка, а специально созданная террористическая организация, которая будет отслеживать каждый шаг вождя, пока не сочтет возможным либо его застрелить, либо взорвать автомобиль. Когда такая организация была создана, Онипко обратился в Центральный комитет с просьбой одобрить его план. Руководители партии план Онипко не поддержали, резонно заметив, что убийство Ленина вызовет ответный террор.