– Нет, опять забыла.
– Ничего, – поспешила ответить Томуся. – С мешком даже удобнее. Выбросил, и конец, ничего мыть не надо!
В этом высказывании вся Тамара. Она неисправимая оптимистка, ухитряющаяся найти хорошее во всем.
Этой зимой к нам прибежала в слезах десятилетняя Леночка из двадцать пятой квартиры. Ее старший брат Сергей вот уже целый год сидит в Бутырской тюрьме, ждет суда. Парень с пьяных глаз подрался с милиционером, решившим проверить у Сережки документы, и, по несчастью, выбил тому передний зуб. Цеховая солидарность – страшная вещь. Вмиг было создано дело о нападении на сотрудника правоохранительных органов при исполнении служебных обязанностей. Бедная Марья Ивановна, одна вытягивающая на плечах сына и дочь, похудела ровно вдвое, мотаясь с сумками по очередям, нося оболтусу передачи – продуктовую, вещевую, медицинскую.
Собственно говоря, именно из-за передачи Леночка и примчалась к нам вся в слезах. Продукты в Бутырке можно сдать только раз в месяц, день фиксирован жестко. В Сережином случае это тридцатое число. Двадцать девятого не примут, а тридцать первого, пожалуйста. Но в январе всего тридцать дней. Марья Ивановна свалилась с гипертоническим кризом, и завтра тянуть многокилограммовую сумку на Новослободскую улицу некому. А там уже начнется февраль, и получится, что в феврале Сережка остался без харчей.
– И чего же ты от нас хочешь? – спросила я.
– Сдайте за маманю передачку, – зарыдала Леночка. – Она неделю ходила отмечаться, у ней очередь пятая…
– Конечно, поедем, – моментально выпалила Тамара. – Только объясните, куда и во сколько идти.
– Новослободская улица, – всхлипывала Лена, – надо к семи приехать!
На следующий день, еле поднимая тридцатикилограммовый баул, набитый пряниками, карамельками, сигаретами и другими полезными вещами, мы прыгали в крохотном дворике среди мрачных теток с гигантскими сумками. Холод стоял страшный. Очередь переминалась с ноги на ногу и сердито переругивалась. Какая-то баба с тетрадкой в руках стала выстраивать народ. Кто-то матерился, кто-то пытался пролезть поближе к закрытым дверям. Мне было тоскливо и противно. Внезапно Тамара подняла вверх бледное лицо и сказала:
– Погляди, какие звезды! А какой отличный воздух! Все-таки здорово подняться рано и прогуляться по морозцу.
Я не нашлась, что ей ответить.
– Мешок гигиеничней ведра, – продолжала Томочка. – Не думай больше о помойке. Лучше посмотри, что мы тебе покажем. Спорю, в жизни такого не видала. Кристя, тащи ящик!
Кристина притащила картонную упаковку от бананов. Я заглянула внутрь и ахнула:
– Бог мой!
На уютной подстилочке, сделанной из моего старого халата, нежилась кошка Клеопатра, а рядом сосредоточенно чмокал беззубым ротиком довольно крупный рыжий котенок. Передние лапки новорожденного мерно мяли живот кошки. Из груди Клеопатры доносилось громкое урчание.
– Но откуда взялся котенок?
– Вылез из Клеопатры, – радостно сообщила Кристина. – Мы так удивились!
Еще бы, кошка казалась такой тощей и плоской, что никому и в голову не пришла мысль о ее
Беременности.
– Что же теперь делать?
– Как что? – удивилась Тамара. – Подрастет, устроим в хорошие руки.
Дзынь, дзынь – донеслось из прихожей. Я поглядела на часы – почти одиннадцать. Нет, в нашем
Доме покоя не жди. Ну, что на этот раз? Кто засунул голову между прутьями и выпил шампунь?
Чеканным шагом я подошла к двери и без лишних вопросов распахнула створку. На пороге покачивался плюгавенький мужичонка ниже меня ростом. Одет незваный гость был самым экзотическим образом. Несмотря на теплый май, на нем красовалась жуткая засаленная овчинная кацавейка, из которой в разные стороны торчали клочки желтой шерсти. На голове у дядьки была нахлобучена сильно помятая кепка, одна нога обута в страшно грязный ботинок, другую, обмотанную тряпками, он просто засунул в пластиковый мешок.
И пахло от него соответственно. Должно быть, даже около рыбоперерабатывающего завода во Владивостоке так не воняет.
Я с тоской оглядела чудесное явление. Наши соседи – дикие люди. Сколько раз предлагала установить в подъезде домофон, но нет, никто не хочет выложить один раз двести рублей, а потом платить ежемесячно еще десять. “У нас красть нечего” – такой аргумент выдвигался всеми на мое предложение. Зато теперь к нам запросто заходят бомжи, гадят на лестничных клетках, а один раз чуть не устроили пожар на чердаке. Жильцы других подъездов нашего дома давным-давно с домофоном, а в третьем подъезде даже наняли лифтершу, и только мы живем с настежь открытой дверью.
– Тебе чего? – спросила я, стараясь не дышать. – Денег не подаю, иди себе спокойно откуда пришел.
– Слышь, дочка, – прохрипел бомж. – Раису позови.
– Какую? – глупо спросила я, тревожно вглядываясь в незваного гостя.
В его опухшем, почти потерявшем человеческий облик лице мелькнуло нечто странно знакомое.
– Раису Никитину, – продолжал хрипеть мужик. – Жена она моя.
В полном ужасе я отступила в глубь прихожей и чуть не упала, запнувшись о Дюшку.
– Так вы э…
В памяти быстро пронеслось имя Ленинид. Дело в том, что моего папеньку зовут совершенно по-идиотски. Его отец, никогда мною не виданный дедушка, из крайне патриотических чувств назвал сыночка Ленинид, что расшифровывается как Ленинские идеи. Была такая дурацкая мода давать детям новые революционные прозвания типа Электрификация или Октябрь. Правда, потом этих несчастных детей, когда они сами стали родителями, занесло в другую сторону и своих отпрысков они начали называть “красиво” – Анжелика, Эдмонд, Вальтер… Наверное, поэтому я и получила имечко Виола. И никогда, представляясь, не произношу своего отчества. Представляете себе – Виола Ленинидовна Тараканова, мрак и ужас.
– Ленинид… Э-э, – бормотала я, – простите, отчество забыла.
– Доча моя, – зарыдал бомж, втягиваясь в квартиру, – кровь родная, слава богу, нашел! Сколько лет искал, мыкался!
Я глядела на него во все глаза. Чего, спрашивается, было тратить столько времени на мои поиски? Да всю жизнь живу на одном месте! И потом, что же это творится на белом свете? Сначала невесть откуда взялась сестрица Раисы, а теперь, пожалуйста, появился родной папенька, которого давным-давно все считают покойником.