Княгиня говорила обидные слова и, что самое печальное, возразить ей было нечего – она была абсолютно права. Сначала тайная любовница, потом тайная жена, а теперь вообще не пойми кто – вроде бы законная, венчанная супруга, но при этом ее положение при дворе все еще оставалось двусмысленным. Ни выехать, ни принять никого – сразу же за спиной раздается презрительный шепоток, а светские дамы так и норовят сделать вид, что не замечают ее присутствия. Наследник же, Александр Александрович, ненавидит Екатерину Михайловну…
Княгиня тогда говорила долго, нервно, заламывая руки и истерически всхлипывая. Ее лицо покрылось красными пятнами, а из глаз то и дело катились слезы. Александр, как мог, успокаивал жену, убеждал, что все образуется и когда-нибудь обязательно наладится… Но на душе у него было скверно: он так и не смог дать своей любимой женщине того, что когда-то обещал.
Катя настаивала на скорой коронации, а он старался уговорить ее повременить хотя бы полгода. И так многие осуждают его за поспешность – не выдержал положенного траура по Марии Александровне, сочетался браком. И даже то, что он полтора десятка лет являлся фактически мужем Юрьевской, ничего не меняло. Многие считали (и, наверное, не без оснований), что именно княгиня потащила государя под венец, не дождавшись сороковин со дня смерти прежней царицы.
Чтобы успокоить Катю, Александр Николаевич вынужден был пообещать ей, что коронацию проведут в марте, когда закончатся самые неотложные дела, связанные с последними реформами.
…Государь тяжело вздохнул и отошел от окна. Взгляд его упал на доклад Лорис-Меликова. Следовало дочитать бумагу до конца и дать на нее ответ. "Меликов предлагает перевернуть всю Россию, – думал Александр Николаевич, – учредить парламент по образцу земских соборов, дать свободу слова, снизить выкупные для крестьян и разрешить им переселяться в Сибирь… Но примет ли эти реформы общество? Британия сто лет готовилась к конституции, и то не обошлось без крови и насилия. А у нас? Еще двадцать лет назад никто помыслить не мог, чтобы освободить крестьян, а сегодня они строят фабрики и основывают пароходные компании. Бывшие крепостные стали миллионщиками, ходят во фраках, их дети учатся за границей… Но все равно Россия остается дикой, полуазиатской страной, и ничего с этим не поделаешь. Народ привык к кнуту и не понимает ничего другого. Если дать ему слишком много свободы, не обернется ли это новой пугачевщиной? И тогда снова русский бунт, бессмысленный и беспощадный, как писал господин Пушкин. Рабов следует отпускать на волю постепенно, в течение десятилетий, а не за несколько лет… Свобода ведь как молодое вино – может ударить в голову, особенно если головы эти юные и горячие. Как, например, у наших отечественных смутьянов – устроили поход в народ, перебаламутили крестьян, а когда те сдали их капитан-исправникам, решили убить государя и устроить революцию".
Александр нервно заходил по комнате. "Ну что я им сделал! – почти в отчаянии думал он. – Ведь, если посмотреть, при мне Россия получила больше свобод, чем за предыдущие сто лет. Крестьяне стали вольными, суды – независимыми, выборными, гласными. Но нет, им все мало! Организовали на меня охоту, травят, как зайца. Может, действительно, мне надо уйти? Сослаться на здоровье (годы-то уже немолодые), отречься от престола в пользу Саши, уехать с Катенькой и детьми в Ниццу, жить там спокойно, как частное лицо. Вилла на берегу моря, тихие семейные вечера, маленькие радости и легкие тревоги. Никаких государственных забот, реформ, революционеров. Впрочем, княгиня скорее всего не согласится – она мечтает о троне, чтобы стать полноправной государыней и заткнуть рот всем придворным шавкам. Как там, у господина Пушкина, "не хочу быть столбовою дворянкой, а хочу быть вольную царицею"? И чем, спрашивается, все закончилось – разбитым корытом. Не дай бог, у нас так же получится".
Государь сел за письменный стол и взял в руки доклад Лорис-Меликова. Надо заставить себя дочитать его до конца. Через три недели должно состояться заседание Государственного совета, где доклад будет бурно обсуждаться. Следовало решить, что с ним делать – либо принять и тогда идти до конца, либо отклонить и тогда готовиться к самому худшему. Александр открыл очередную страницу и погрузился в чтение.
11 февраля, среда
Трактир "Копейка"
Товарищ начальника Третьего отделения собственной ЕИВ канцелярии полковник Владимир Александрович Геберт ждал своего агента. Встреча должна была состояться в трактире "Копейка" на Васильевском острове. Трактир полностью отвечал своему названию – в нем кормили весьма дешево. В "Копейке" обедали мелкие чиновники, студенты, приказчики из окрестных лавок. Народу всегда набивалось много, но никто ни на кого не обращал внимания, а потому можно было разговаривать спокойно.
Владимир Александрович сидел за дальним столом, в самом углу, и пил чай с сушками. На нем была старая, потрепанная шинель и мятая фуражка, с виду – типичный отставной чиновник. Зато такая одежда делала его совершенно незаметным среди пестрой публики, наполнявшей заведение.
В зал вошел Николай Рысков. Молодой человек подслеповато прищурился и стал всматриваться в полутемный зал. Наконец он увидев Геберта и направился к его столику.
– Садись, Николай, – приветствовал своего гостя Владимир Александрович, – чай будешь?
– Пожалуй, – согласился Рысков, – на улице холодно, замерз совсем, пока дошел. А можно рюмку водки – чтобы согреться? И поесть что-нибудь…
Полковник сделал знак рукой, и у столика возник половой. Геберт заказал маленький графин водки, мясных щей, расстегай и пирогов с яйцом и капустой. И чтобы поскорее! Половой понимающе кивнул и поспешил на кухню.
На столе появилась водка, и полковник налил две рюмки – себе и Рыскову, однако сам пить не стал – не привык употреблять с утра. Рысков же залпом опрокинул свою емкость и закусил хлебом. Принесли щи, и он жадно набросился на еду. Полковник ждал, пока Николай насытится, и ни о чем не расспрашивал. Наконец тарелка опустела. Геберт налил Рыскову еще одну рюмку, и Николай ее тоже выпил.
– Что, у Богданова в лавке так плохо кормят? – поинтересовался полковник, наблюдая, как Рысков расправляется с расстегаем.
– Так, – махнул рукой Николай, – вроде бы и сытно, а невкусно. Анна готовит неважно, а кухарку не держит – конспирация. Да и денег на прислугу нет. Работать приходится целый день, а кормят всего дважды – рано утром и поздно вечером, когда покупателей в лавке уже нет. Все боятся, что могут заметить постороннего человека и донести в полицию.
– Правильно боятся, – заметил Геберт, – околоточным даны строгие предписания – при всяком подозрении докладывать начальству. Кстати, как идет работа?
– Трудно, – Рысков покосился на водку, и полковник налил ему еще, – земля тяжелая, к тому же копать приходится в три погибели, чуть ли не на карачках. За неделю наломался так, что и спина, и руки, и ноги – все болит. А Богданов гонит – давай быстрее!
– Неужели все время один работаешь? – поинтересовался полковник.
– Грановицкий помогает да Кибальчев иногда спускается, но он в основном смотрит, чтобы галерея не обвалилась.