Тем временем в другом конце коридора чистили, белили и красили палату № 12, в которую должны были положить «английских» больных.
Через два дня в палате появился высокий сухопарый доктор с аккуратной щеточкой усов. Он внимательно осмотрел больных, проверил их анализы, изучил истории болезни, не преминув сравнить с теми, которые ему дали из семнадцатой палаты, и одобрительно хмыкнул.
— Мои люди через две недели будут на ногах, — заявил он через переводчика Зинаиде Виссарионовне.
— Дай-то бог, — улыбнулась она. — Надеюсь, и мои подопечные не подкачают.
Профессор Флори был проницательным человеком и в тоне Ермольевой уловил некоторую неуверенность.
— Если возникнут трудности, я всегда к вашим услугам, — галантно склонил он седеющую голову.
И вдруг Флори метнулся к окну. Минуты две он нервно пощипывал усы, а потом неожиданно жестко сказал:
— Сегодня я обошел все палаты и увидел столько горя, что… Я плохой оратор, я всего лишь скромный врач, но сейчас хотел бы выступить в парламенте и сказать, что, не дожидаясь решения правительства его величества, на свой страх и риск решил открыть второй фронт. Я прошу вас, уважаемые коллеги, — торжественно обратился он к советским врачам, — рассматривать меня как первого солдата британской армии, пересекшего Ла-Манш и вступившего в бой с нацистами.
Откуда-то из угла кабинета выскочил профессор Дроздов, сгреб Флори в объятия и так его стиснул, что тот даже вскрикнул.
— Мы их расколошматим! Вот увидите, расколошматим и встретимся в Берлине! — взволнованно гудел он. — Мы врачи, и у нас своя линия фронта. Сейчас она проходит через семнадцатую и двенадцатую палаты. С одной стороны смерть, с другой — пенициллин. До сих пор побеждала смерть…
— А теперь победит пенициллин, — подхватила Зинаида Виссарионовна.
— Английский! — после небольшой паузы добавил Флори.
— Да хоть эскимосский, — крякнул Дроздов, — лишь бы подальше отогнать эту безглазую старуху.
Битва, которая началась наутро, проходила в полной тишине, под сдержанное звяканье шприцев и ампул. Ради чистоты эксперимента английская и русская бригады не общались друг с другом и результатами не обменивались, но по косвенным данным можно было судить и о победах, и о поражениях. Если из двенадцатой палаты на полном ходу неслась каталка в конец коридора, где находилась операционная, всем было ясно, что возникли осложнения. Ну а если профессор Флори появлялся небритым и в несвежем халате, все прятали глаза — не было более верного признака, что дела идут совсем плохо.
О ситуации в семнадцатой судили по Настиным глазам: если зареванные — больным хуже, если сияют голубизной — пошли на поправку.
К исходу первой недели врачи и медсестры валились с ног, зато за дверями семнадцатой и двенадцатой все чаще слышалась какая-то негоспитальная возня, доносился смех, с кухни начали носить остро пахнущие блюда. А однажды появился плотник и отодрал наглухо заколоченные окна — больным захотелось свежего воздуха.
Но самая большая сенсация произошла на рассвете тринадцатого дня. В углах стоящего в коридоре дивана прикорнули Зинаида Виссарионовна и Флори. Повалилась на столик и дежурившая в ту ночь Настя. И вдруг все трое как по команде проснулись. Чтобы не закричать, Настя зажала рот ладошкой. Флори щипал себя за щеку, думая, что еще спит. А Зинаида Виссарионовна плакала. Достал платок и невозмутимый Флори.
Им бы вскочить, бежать, но ноги не держали. А прямо на них двигалось полосатое привидение. Неуверенно, держась за стену, но двигалось, причем не по воздуху, а по красной ковровой дорожке. Около дивана привидение замерло, откашлялось и хрипловато попросило:
— Попить бы. Чайку, а? Так захотелось, что хоть вой.
Грохнула табуретка, и Настя взлетела как на крыльях.
— Игорь! Игоречек! Ты встал! Сам? Не может быть!
Игорь пожал плечами — чего, мол, особенного — и присел на диванный валик. Зинаида Виссарионовна как-то по-девчоночьи уткнулась в его острое плечо и заголосила пуще прежнего. Флори что-то говорил по-английски, размахивая руками, взволнованно бегал вокруг столика, а потом вдруг замер и приложил к губам палец.
— Тсс-с! — зашипел он.
Послышался слабый скрип — и в противоположном конце коридора приоткрылась белая дверь. Кто-то воровато выглянул и, неловко переставляя костыли, двинулся к дивану. Надо было видеть реакцию сдержанного джентльмена! Флори подпрыгнул чуть ли не до потолка, как-то странно взбрыкнул, издал гортанный клич и бросился к полосатой фигуре, вывалившейся из двенадцатой палаты.
— Виктория! — кричал он. — Побэ-э-да! Ура-а-а!
Потом Флори кинулся к дивану, подхватил Зинаиду Виссарионовну и закружил ее по коридору. Где-то хлопали двери, откуда-то бежали люди в белых халатах, они обнимались, целовались, поздравляли друг друга. А на диване, критически поглядывая на всю эту суетню, сидели два русских солдата в полосатых пижамах. Они еще не поняли, что вернулись с того света, что с них началась эра пенициллина — живой воды из плесени, которая вернет жизнь многим миллионам людей в самых разных уголках планеты.
— Браток, ты из семнадцатой? — спросило привидение на костылях.
— А ты из двенадцатой?
— Так точно.
— Чего вскочил-то?
— Попить бы. Так чаю захотелось, ну прямо невтерпеж!
— С лимончиком?
— Хорошо бы! Как догадался?
— Так я тоже приволокся за чаем. А они… Чего это они, а? — кивнул Игорь на возбужденных врачей.
— Радуются. Видно, не очень-то верили в свое лекарство.
— Эк, загнул! В лекарство они верили. Мы могли подвести.
— Это точно. Особенно я. И как это я поднялся?! Ведь на мне живого места нет. А вообще-то здорово, что мы пришли сюда вместе. Значит, ничья, значит, победила дружба.
— В каком смысле?
— Англичане говорили, что их пенициллин лучше и двенадцатая поправится быстрее, чем семнадцатая. А мы — в одно время, день в день.
— Минута в минуту! Знаешь, мне что-то расхотелось пить, — поднялся Игорь. — Пойду посмотрю, как там наши.
— Я тоже побреду в свою палату. Надо будить остальных — им тоже пора в строй. Разлеживаться некогда, конца войны еще не видно.
Опять этот сон! Опять налитые свинцом ноги, ставшие ватными руки, перехвативший горло крик. Снаряд все ближе! Он летит именно в ту воронку, на дне которой схоронился Громов. Надо выскакивать, надо бежать. Но совсем нет сил. Обычно Виктор просыпался за мгновение до того, как в воронку вонзался снаряд, на этот раз его растормошили гораздо раньше.
— Товарищ капитан! — трясли его за плечо. — Проснитесь, товарищ капитан!
— А? Что? Куда? — вынырнул он из выматывающего душу сна.